Все народы едино суть

Дождь налетает и проносится. С широких листьев пальм, взбудораженных обезьяньей стаей, скатываются последние водяные капли. Гортанно кричит попугай. Что-то трещит в бамбуковой заросли справа. Погонщики начинают орать и щелкать бичами, пугают дикого обитателя джунглей.

В ушах до сих пор стоит тоскливая песня голкондских копей:

Рождаются алмазы тут, Где наши слёзы упадут. О-о-о-о! А-а! О-о-о!

Её бессловесный припев, как стон. Но всё позади: и Голконда, и Бидар, и деревушка Ситы. Всё позади…

Заросшая дорога через джунгли и горы ведёт к Дабулу — морскому порту.

Деревни редки. Иногда приходится рубить бамбук и лианы, затянувшие дорогу. Оружие всё время наготове.

Джунгли! По ночам возле лагеря тявкают шакалы, за огненным кольцом костров подозрительно шуршат кусты.

Повозка движется вперёд от ночлега к ночлегу. Пересекли реку Сингу, потом Бхиму… На реках полно уток, лебедей, куличков. Видно, зимуют здесь, в тёплом краю. По одному из притоков Бхимы путники углубляются в горы. Идут вдоль берега навстречу стремительной воде, вспугивая фазанов, диких павлинов, цапель, журавлей, колпиков. В небе, над скалами, парят орлы. В воздухе ожившими цветами трепещут огромные бабочки, яркие, мохнатые.

По вечерам невыносимо кусают москиты. От них никуда нельзя скрыться. Они проникают под одежду и жгут тело раскаленными угольками. Не помогает и дым. Шкуры быков кровоточат, лица людей распухли.

Дни складываются в недели, недели в месяц. Но вот повеяло морской влагой, замелькали метёлки пальм. Перевал! Остаётся спуск к морю.

— Через три дня будем в Дабуле! — сказали погонщики.

Афанасий привык не бояться змей, не страшился дикого рычания горных львов. Он готов был ещё месяц идти по камням, прорубаться сквозь бамбуки, рисковать встречей с тиграми.

Но Никитин беспокоился, спускаясь к Дабулу. Вдруг там знают о его бегстве? Опасность придала ему новые силы. Всю дорогу от деревни Ситы до Дабула Хасан с тревогой посматривал на мрачного Никитина. Его пугало равнодушие, с которым русский относился ко всему вокруг. Но теперь, перед Дабулом, Никитин стал по-прежнему деятелен, на одном из привалов перевязал вьюки и сундучок, который они везли от самого Кулури, перебрал шелка, переложил книги. Вздох облегчения вырвался у наблюдавшего за ним Хасана. Русский ожил!

Дабул, самый южный порт султаната, оказался небольшим прибрежным городком. С гор видны были спящие в заливе дабы.

Окружённый рисовыми полями, буйными рощами, Дабул нежился на морском берегу, как ленивый мальчишка, удравший от старших.

Афанасий обратил внимание на то, как чист лес по склонам сбегающих к городу гор.

— А! — усмехнулся погонщик.— Его чистят весенние ливни. Это горе. Вода иногда сносит целые деревни, не только сучья и листву.

Афанасий щедро расплатился с провожатыми, не въезжая в город. Он решил быть осторожным.

Они остановились с Хасаном на окраине в маленьком домике. Афанасий знал, что обычай не позволит хозяевам отказать путникам в кровле. Индус-хозяин оказался земледельцем. У него был тут свой клочок земли.

Отослав Хасана возиться с быками, Никитин прямо сказал хозяину:

— Я не мусульманин. Меня могут искать люди султана. Помоги мне.

Индус не удивился, молча кивнул ему:

— Чем я могу помочь?

— Я должен уплыть за море. Нет ли здесь попутных даб?

— Есть.

— Сговорись с ними. Я хорошо заплачу.

— Отдыхай! — сказал хозяин.— Я схожу к морю.

Он ни о чём не расспрашивал, ничего не хотел знать.

Вскоре он действительно ушёл, а когда вернулся, сообщил, что даба поплывет через неделю, Место будет…

Ровно неделю прожил Никитин в Дабуле.

Хозяин по-прежнему был молчалив. Его домашние — тоже. Афанасий хотел рассказать индусу о себе, но тот остановил ого.

— Ты доверился мне! Этого достаточно! — с достоинством произнес он.

На дабу грузились ночью. Под мостками хлюпала чёрная вода, никитинский сундук уронили, еле вытащили. В темноте Никитин нашёл кое-как хозяина дома.

— Прощай, брат! — сказал он ему.

— Прощай, брат! — ответил индус.

Хасан, решивший уйти в Ормуз, тихо разговаривал на палубе с неизвестными пока попутчиками.

Никитин нагнулся, взял горсть сырого песку, завязал в платок, поднялся на суденышко. Глядя в темень, тихо сказал:

— Прощай, Сита!

По стуку догадался — сходни убрали. Потом даба принялась покачиваться, поскрипывать, зашуршал парус. На берегу неожиданно закричали:

— Стой! Стой!

Никто на дабе не ответил.

Крик повторился, но уже более слабый, потом стал еле слышен.

Качка усилилась. Ветер подул сильнее.

«Ушли!» — подумал Никитин.

И сам не понял, почему же ему всё-таки грустно.

Утром он увидел вокруг себя безбрежный простор океана. Хасан спал рядом, положив голову на локоть. Спали и другие попутчики. Афанасий поднялся, пошёл на корму к каморке хозяина дабы. Дверь туда была открыта. На корме сидел и жевал бетель молодой весёлый индус.

— Плывём! — сказал Афанасий.

— Плывём! — согласился индус, смеясь глазами.— Что, с султаном не ладил? Ничего. Тут все не поладили. Я — первый. Ха-ха-ха!

— Дорого возьмёшь за перевоз?

— Конечно! — весело отозвался моряк.

— А скоро доплывём?