Все народы едино суть

Никитину Юсуф нравится. За Камой струг Хасан-бека налетел всё-таки на мель. Шемаханцы растерялись, Афанасий с товарищами свезли посла и других на берег, но Юсуф остался у корабля, сноровисто помогал сдвинуть его на глубокую воду. Нравится Никитину и мазендаранец Али. Этот не похож на других тезиков[20], держащихся особняком, спесивых, как индюки. Али охотно говорит о своём родном городе Амоле, стоящем за Хвалынью. По его словам, русские заходили туда. Зачем? Брали товары из Кермана, Хорасанской земли и даже из Индии.

Глаза Али, продолговатые, большие, подёргиваются сизой дымкой грусти и становятся похожими на нетронутые сливы.

О Амоль, Амоль! Город счастья и любви, тонущий в благоуханных розах! Нет равного ему на земле! Где так нежна природа, как там? Где люди приветливее, чем на родине? Глаза девушек драгоценней агата, а персики в садах уступают бархатистости женских щёк… Приезжай в Амоль, русский! Ты нигде не увидишь таких садов, таких красивых тканей!

Афанасий не перебивает купца. Видно, что человек соскучился по дому.

— Шелка да ковры у вас? — спрашивает он.

— И какие шелка, какие ковры!

— А что везут из Индии? — любопытствует Афанасий.

— О! Дорогой товар! Парча, золото, серебро, алмазы…

— Дёшевы они там, стало быть?

— Говорят, на земле валяются. Но кто рискнёт ходить в Индию!

— Что так?

Мазендаранец мнётся, на его красивом лице — беспокойная усмешка. Все, кто оказался рядом, нетерпеливо ждут ответа.

— Это колдовская страна,— выговаривает наконец Али.— Страна чудовищ. Там живут звери, воюющие с людьми, птицы, пожирающие человека живьём. А в горах существуют карлики ростом в локоть — злобный народец, охраняющий алмазы. Если карлик захочет — он убьёт человека, хотя бы тот уехал за десять морей. Такая им дана сила.

Усмешка ещё держится на губах купца, но в голосе откровенный испуг, который передаётся и слушателям! Особенно страшно слушать такие рассказы по ночам, когда вокруг тлеющего костра глухая, враждебная темень.

— От своих леших да ведьм спасу нет! — ворчит Микешин. — А тут вон какая пакость!

Афанасий задумчиво смотрит на синеватые огоньки в угольях… Индия! Индия! Он никому ещё не сказал про свои думы… Но странно. Чем страшней рассказ, тем сильнее поднимается в нём туманная, неясная тяга к далёкому краю.

А уже кончились пологие степи перед Жигулями, проходят перед глазами и сами Жигули — высокие, скалистые, с жёсткими щётками лесов.

Жигули обходят по Волге, а не по Усе, хотя, поднявшись по ней с другой стороны гор, много выиграли бы во времени. Пришлось бы только, чтобы снова попасть в Волгу, часа два тащить ладьи посуху. Но посольский струг не ладья, а компания — дороже выгоды.

Скоро Сарай. И всё мягче делаются люди, всё чаще слышен смех.

Сказанные Матвеем Рябовым ещё в Нижнем слова задели всех купцов.

Никитин просто передал их тверичам, не скрыв, что тоже решил идти за Хвалынь. Он не сказал только, что и раньше то же задумывал, теперь это говорить было ни к чему.

Поначалу тверичи остерегались. Добраться бы до Сарая, и ладно. Но спокойная дорога вселяла в сердце надежду на успех, а рассказы тезиков и посулы москвичей разжигали души купцов.

И на одной из стоянок за Жигулями порешили: если до Сарая ничего не стрясется, идти с Хасан-беком в Дербент. Потеря времени небольшая, а выгода великая.

Там все русские товары в полтора раза дороже, чем в Золотой Орде.

Хасан-бек, щуря маленькие для его толстого лица глаза, созывает на последнем привале москвичей и тверичей. Он предлагает простоять в Сарае день. Никто не возражает.

Даже рыжий Васька, для которого каждая остановка — пытка, и тот не бормочет под нос нелестных для посла слов.

Переменилась и погода. Всё теплеет и теплеет. С берега ветер доносит тонкие, длинные паутины бабьего лета.

Микешин, поймав паутинку, осторожно отпускает её плыть дальше. Он долго следит, как внезапно вспыхивает, попав на солнечный лучик, серебряная извилистая нить, и на его жёлтом лице необычная улыбка.

— Ишь ты! — усмехается Никитин.

У Афанасия на душе тепло, как у большинства путников. В свободную минуту он ложится, закрывает глаза.

«…Будешь ждать?»

«Буду… Вот возьми…»

На груди приятная тяжесть заветного науза.

«Только дождись, Олёнушка!» — хочется крикнуть ему.

А караван всё плывёт, плывёт, и вот со струга, идущего впереди, слышен окрик:

— Ахтуба!

Караван забирает левее, ещё немного — и он вплывает в волжский проток.

В Сарай Берке — столицу Золотой Орды — пришли в полдень.

Загоревший, обветренный, Иван Лапшев не сходил с носа, хотел первым увидеть этот странный город посреди ровной солончаковой степи, о котором столько говорили в последнее время.

Издалека Сарай походил на горки белых и пестрых камней, плотно уложенных одна возле другой. Стен вокруг города не было, словно жители не знали и знать не хотели никаких тревог. Это сразу бросалось в глаза и поражало. Удивляло и то, что не видно было зелени. Так, разве кое-где торчали деревца.

Когда подплыли ближе, стали отчётливо видны белые минареты. Иван насчитал их до шестидесяти и сбился.