Все народы едино суть

Никитин с товарищами поспешили к Волге. Им посчастливилось. Среди московских Копылов нашел знакомого, тот свел Афанасия с главой своей ватаги — черноглазым быкоподобным Матвеем Рябовым.

Рябов Никитину понравился — крепок, в речи нескор, обстоятелен. Выслушал тверичей внимательно. Узнав, что Афанасий хорошо знает татарский язык, бывал в Царьграде, задумался.

— Слышь, ребята,— сказал Рябов,— дело-то вот какое… Мы не просто в торг идём. У нас от великого князя указ есть рынки за Хвылынью выведать[18]. Дороги узнать, которыми всякий дорогой товар идёт. Ну а народ у меня хотя всё и дерзкий, но далеко пока не забиравшийся. Я вас с собой возьму. Но вы решите-ка: может, пойдёте с нами за Сарай? За Хвалынь? Коли даст господь бог удачи, щедро великий князь наградит.

Никитин даже шапку на затылок сбил. Кто мог ждать такой удачи? Своих-то ещё думал в Сарае уговаривать, а тут уже самого зовут! Ну москвичи! Скоры!

— Там увидим! — сдержанно пообещал он.— Что до меня — я на подъём лёгок. Но наперёд дай с товарищами поговорить.

— Я не тороплю,— согласился Рябов.

Пока порешили держаться вместе. Рябов обещал уговориться и с послом.

Никитин сразу принялся за сборы. Все, начиная с Харитоньева, повеселели. Хозяин даже сам лошадь предложил, а хозяйка истопила печь, хлебосольно напекла пирогов, наварила мяса, каши.

— Кушайте, кушайте! — хлопотала она.— Теперя, у костров-то, наголодаетесь!

Ладья стояла на месте, крепко прихваченная цепью и наполовину вытащенная на песок. Её столкнули, нагрузили, покалякали с московскими и наконец увидели колымагу наместника. Из колымаги неторопливо вылез Хасан-бек в дорогой, на горностае, шубе и в чалме. По хлипким мосткам, поддерживаемый слугой, посол взобрался на струг.

— Отчаливай, ребята,— сказал Никитин.— Поплыли, слава тебе, господи! Прощай, Новгород!

В это утро, кланяясь белому кремлю Нижнего, он и не думал, что прощается с ним навсегда.

Хороша Волга в светлый сентябрьский день! Ещё греет солнце, и леса за Сурой и Ветлугой, подбегающие к реке, хоть и пожелтели, но не обнажились и радуют пёстрой листвой берёз, синеватой зеленью ельников. На горизонте цепляется за разлапистую верхушку сосны одинокое облако. Белеет мелкий песок отмелей, коричневыми, красными, жёлтыми полосами глин и песчаников провожает правобережье. В такой день и не думается, что далеко позади, за перекатами Телячьего брода, осталась Русь, а за Ветлугой уже начались земли Казанского ханства. Да отчего бы и думать так? Те же леса, та же земля бегут по бортам ладьи — всё своё, исконное, русское, только попавшее в тяжкую неволю.

Зато невесела Волга в непогоду. Слившись у Нижнего с Окой, чуть ли не втрое раздавшаяся, она бывает неприветлива и опасна. Высоко подымается серая, студёная волна, переливается за борт, хлещет по ногам, кидает в озноб и страшит непривычного путника.

Того гляди наскочишь на осыпь, врежешься в неприметную за пеленой дождя мель, и тогда с треском содрогнется суденышко, хрустнет в основании мачта, попадают люди, а иной тючок перевалится за борт и лениво, но неудержимо пойдет ко дну.

Миновали Казань с её минаретами, похожими на голые шеи хищных птиц, высматривающих лёгкую добычу. Проскочили несколько летучих отрядов татар, что-то кричавших и размахивавших руками на далеком берегу. Но даже тут, на повороте к югу, где Волга жмется к западным холмам, разделяющим её со Свиягой, где опасностей меньше, на сердце всё-таки неспокойно.

Это всё холодный сентябрьский ветер и дождь, мерно, с одинаковым равнодушием барабанящий и по посольскому стругу, и по русской ладье. Ветер всё воет: «Куда-а-а? Куда-а-а?» А дождинки долбят ему вслед: «Не будет пути! Не будет пути!»

Микешин, завернувшись в холстину, бубнит молитвы, бронник не поёт, скучны лица Копылова и Ивана, подобравшего колени к подбородку и обхватившего их руками.

На одном из пальцев Ивана белеет перстень с камушком — подарок Николы Пиччарди в день расставания. На камушке вырезан крылатый конь. Никитин глядит на коня, вспоминает Нижний Новгород и сердится на Хасан-бека. Вон сколько заставил ждать себя и ныне не спешит!

А посол ширваншаха действительно ведёт караван медленно. Зачем торопиться? Он считал, что дорога до Астрахани займёт месяц, так и выходит. Не беда, если потеряешь день-другой… Посол часто выходит из своей каморки, где играет в шахматы с иранцем Али либо слушает сказки своего толмача Юсуфа, присаживается на корточки возле высоких клеток, стоящих на палубе, отдёргивает закрывающую их чёрную тафту и цокает языком, привлекая внимание сердитых кречетов.