Все наши скрытые таланты

– Мэйв, когда мне было двенадцать, один взрослый мужик крикнул мне из окна машины: «Цыпленок с кисло-сладким соусом!»

– Боже. Мне так жаль.

– Ну да. И это было задолго до Домохозяйки и до появления Аарона в городе.

Я начинаю грызть пальцы.

– Ну да, он как бы полил почву с семенами, организовал кое-каких людей… но многое и без него уже было. Семена уже были посеяны, Мэйв. Они существовали уже тогда.

– Наверное, ты думаешь, я такая тупая.

– Я думаю, что… когда ты ищешь что-то неправильное, выделяющееся, то находишь то… что и так уже было, – говорит она тихо.

Я не знаю, что сказать. Я никогда не ощущала себя настолько глупой или незначительной. Но я смотрю на Фиону, на потрясающую подругу, которая сделала кровоостанавливающий жгут из атласа и перевязала мою рану, и сердце у меня разрывается на тысячи крохотных кусочков. От бесчисленных мелких обид, которые ей пришлось претерпеть за всю жизнь, от оскорблений в ее адрес и в адрес ее матери-иммигрантки, от того, что ее презирают за стипендию, за ее красоту, за оригинальность. За все то, о чем она мне не говорила, но что было все это время.

– Извини, – говорю я.

– За что?

– За то, что думала… – я теряюсь. – За то, что не замечала.

– Проехали, – говорит она и вдруг начинает смеяться. – Ты не первая, кто думает, что все вокруг оскорбляют только ее. Аарон просто усилил все это дерьмо. К счастью, у нас есть секретное оружие.

– Что?

– Ты. Да, ты, идиотка. Ты же тоже медиум. Добрая волшебница Глинда.

– Но я не настолько сильная, как он.

– А, ну ладно. Наверное, какая-то другая девочка победила бессмертный дух и спасла свою подругу. Надо бы поискать, кто это.

Я смеюсь, но по спине у меня все равно бегут мурашки. Пусть Лили и вернулась, но «ДБ» все равно сейчас сильны, как никогда. Я начинаю машинально теребить бинты на руке.

Скоро будет интересно. Если ты выживешь.

– Все нормально? – Фиона беспокойно смотрит на мою руку. – Так часто бывает. У тебя, наверное, кожа зудит, потому что получает недостаточно воздуха.

Я подцепляю пальцем кусочки пластыря, удерживающие вату над раной. Как-то странно они прилеплены. Я не могу пролезть под ними ногтем.

– Дай, помогу, – говорит Фиона.

Она снимает пластырь и внимательно осматривает мою руку.

– Думаешь, тебя освободят от домашней работы до следующей недели? – говорит она, проводя пальцем по сморщенной смуглой коже.

– Не знаю, – вздыхаю я. – Может, если сделать совсем уж несчастный вид…

Но я не договариваю. Я не свожу глаз со своей руки, которую до сих пор держит Фиона.

Швы у меня исчезают. Хирургическая нить, от которой я надеялась избавиться только через несколько недель, буквально тает на моих глазах. Края раны набухают и сливаются друг с другом.

– Это ты делаешь? – шепчу я. – Потому что это не я.

– О нет, – Фиона откидывает мою руку, словно горячую картошку. – О нет.

43

В субботу у Ро репетиция. его уже выписали из больницы, и он уверил своих родителей, что быстро вернется и что будет все время сидеть на стуле. Я подхожу к дому О’Каллаханов, держа в руках пластиковый пакет с конфетами и разными принадлежностями для рисования.

– Привет, Мэйв, – немного неодобрительным тоном обращается ко мне миссис О’Каллахан у входа. – Рори говорил, что ты можешь зайти.

– Да, здравствуйте, миссис О’Каллахан, – вежливо говорю я.

Лили всегда называла мою маму «Нора». Но я неизменно называла ее маму «миссис О’Каллахан».

– Я просто подумала, может, Лили захочет кого-нибудь увидеть.

– Я спрошу, – сухо говорит она и оставляет меня стоять на пороге.

Она даже не предложила мне зайти в прихожую. И она так долго не возвращается, что я уже собираюсь уйти. Наверное, она уже забыла, что я стою у входа в их дом.

Но тут миссис О’Каллахан снова открывает дверь.

– Только на минутку, – говорит она. – Ей до сих пор немного не здоровится.

Я следую за ней по лестнице. Этот путь знаком мне с детства. Я часто поднималась по этой лестнице, когда все мы, и я, и Лили, и Ро еще были детьми. Маленький Ро с оттопыренными ушами. Маленькая Лили с сонными, полуприкрытыми глазами. Тогда еще моя мама сделала несколько фотографий в нашем саду. У нас есть фотография в рамке, как мы с Лили прыгаем вокруг разбрызгивателя. Но за последние годы фотографий с Лили или Ро почти нет. Наверное, родителям уже неинтересно фотографировать детей, когда те перестают быть детьми.

Миссис О’Каллахан со скрипом приоткрывает дверь в спальню Лили.

– Заходи, – говорит она. – Я вернусь через десять минут.

В комнате Лили места хватает только для кровати и туалетного столика. Я не была здесь почти два года, но с тех пор немногое изменилось, разве что рисунки на стене стали еще более профессиональными. Лили сидит в кровати. Ее светлые волосы свисают до плеч. В руке она держит блокнот для рисования. Когда я захожу, глаза ее вспыхивают, но она не откладывает в сторону блокнот.

– Привет, – говорю я. – Как поживаешь?

– Привет, – говорит она, но не отвечает на вопрос.

– Принесла тебе «Хироус», – помахиваю я пластиковым пакетом.

– Спасибо, – сухо говорит она.

– Ну ты как? – повторяю я, потому что она не ответила.