Все наши вчера

Финн и Вивианна пожали агенту руку, а я сразу кинулась к двери. У смотровой под номером 1 дежурил тот самый агент, который перед этим стоял у нашей комнаты ожидания. Он кивнул мне и жестом показал, что я могу заходить.

Джеймс сидел на одной из кушеток; ноги его висели, не доставая до пола, словно у малыша. Он был бледен, но восхитительно цел, и я облегченно выдохнула. Лус гладила Джеймса по руке, а врач перевязывал голову над левым ухом.

Джеймс слабо улыбнулся мне.

– Кажется, меня ударило осколком кирпича. Не очень романтично.

– Вот и ладненько, – сказал Финн, возникший у меня за спиной. – Тебе идет обыденность.

– Мы наложили пару швов – просто для подстраховки, – сказал врач Вивианне, стягивая перчатки. – Все готово, Джеймс.

– Можно мне уже повидать брата? – спросил Джеймс.

– Сейчас я позвоню наверх и узнаю.

Доктор отошел к висящему на стене телефону, а я шагнула к Джеймсу. Я осторожно коснулась его головы.

– Больно?

– Нет, мне вкололи обезболивающее, прежде чем зашивать. Как оно выглядит?

Волосы вокруг раны состригли, и над ухом образовалось лысое пятно.

– По-дурацки, – сказала я. Весь пережитый страх, бившийся в моих жилах, переродился в совершенно неуместное желание рассмеяться. Он жив, он невредим! И лишь чуточку менее великолепен с этой выстриженной проплешиной.

Врач повесил трубку.

– Вы можете сейчас навестить конгрессмена.

Десять

МАРИНА

Мое кратковременное облегчение испарилось. Лус сказала, что ей надо сходить домой, проверить, как там ее внуки, прежде чем выходить на работу. Она крепко обняла меня, и мы с Финном пошли следом за Джеймсом и Вивианной в палату Ната в реанимационном отделении. И у меня в голове билась лишь одна мысль: как разлетелась вдребезги лампа, когда Джеймс врезал по ней кулаком – еще когда мы были детьми. С того самого дня я знала, что он надломлен изнутри. За прошедшие годы я видела лишь мимолетные свидетельства этого, но я боялась, что при виде Ната давление окажется чрезмерным и Джеймс наконец рассыплется.

Один из врачей Ната отозвал Вивианну в сторонку, поговорить, так что мы вошли в палату втроем. Джеймс остановился так резко, что я налетела на него. Плечи его окаменели, и мне пришлось вытянуть шею, чтобы взглянуть, что там впереди.

Ната едва можно было разглядеть среди всех этих проводов, бинтов и капельниц. Он был подключен к аппарату искусственной вентиляции легких; толстая трубка уходила в открытый рот и глубже. Механизм тихо шипел, нагнетая воздух в легкие и выпуская его обратно; этот звук переплетался в синкопическом ритме с шумом кардиомонитора. Нат был по пояс обнажен, грудь покрывали бинты. Видневшаяся в щелочках кожа была либо в крови, либо в дезинфицирующем средстве. Лицо Ната было бледно-серым – кроме век. Веки были темно-фиолетовыми – казалось, будто ему наставили синяков. Это была разбитая, выброшенная оболочка, незаметно было ни малейшей искры, которая свидетельствовала бы, что Нат все еще здесь.

Он выглядел мертвым.

Даже хуже, чем мертвым.

Медсестра, которая привела нас, подошла к Нату и проверила одну из капельниц, а потом посмотрела на нас, столпившихся у дверей.

– Все в порядке. Можете прикоснуться к нему, если хотите.

Я схватила Джеймса за руку. Никто из нас не шелохнулся. Я не хотела, чтобы эта картина сохранилась в моей памяти. Если Нат умрет, я не хотела помнить его таким. Зачем только я пошла сюда с Джеймсом!

Первым вперед шагнул Финн. Он оставил нас, жавшихся, словно дети, в дверях, сел на стул рядом с кроватью и осторожно взял Ната за руку.

– Привет, конгрессмен, – сказал он. – Это Финн. Джеймс и Марина тут со мной.

– Он его слышит? – спросил Джеймс у медсестры.

– Ну попробовать-то можно, хуже ведь не будет, – бросил Финн. – Врачи хорошо вас подлатали, конгрессмен. Скоро вы снова надерете мне задницу на баскетбольной площадке, сэр.

Джеймс сделал шажок вперед, потом другой. В конце концов он добрался до второго стула у кровати Ната. Я смотрела на них от входа и ненавидела себя за то, что мои ноги приросли к полу. Финн даже не хотел идти сюда. Он мог бы оставить Джеймса расхлебывать все в одиночку, он же не переносит больницы, но теперь он, похоже… похоже…

Я с потрясением осознала, что Финн проделывает это уже не в первый раз.

– Джеймс выглядит хреновато, – продолжал Финн. – Я думаю, ему не помешал бы сейчас брат, так что вы уж держитесь, ладно, конгрессмен?

Я мысленно взмолилась, чтобы Нат открыл глаза. Я могла в подробностях представить, как это будет. Его ресницы дрогнут. Мы ахнем, а медсестра прошепчет, что это чудо. Нат повернется к Финну и тихим, хриплым голосом скажет: «Я же говорил, чтобы ты звал меня просто Нат». И мы поймем, что все будет хорошо.

Но Нат не очнулся. Он так и остался недвижен; только грудь поднималась и опускалась под шипение аппарата искусственного дыхания.

– Ну вы не волнуйтесь, – продолжал Финн. – Мы за ним присматриваем. Марина глаз с него не сводит. Она как цепная собачонка – всех за него порвет.

Джеймс потянулся вперед и медленно взял брата за руку.

Финн встал и взял за руку меня.

– Идем.