Все не случайно

Однажды, еще студентами, мы с Володей приехали на короткие каникулы к моим в Брянск, в их новую двухкомнатную квартиру в новом доме рядом с театром. Мама и отчим были счастливы там, им нравился город, они нашли общий язык с главным режиссером и подумывали, что имеет смысл перестать ездить в поиске лучшей доли и остаться в Брянске навсегда. Они купили в рассрочку кое-какую мебель и телевизор. В новую квартиру хотелось все новое, но даже то немногое, что мама с отчимом взяли (при том, что каждый месяц они высылали мне деньги), сказалось на их скромном бюджете. Приехав в гости, мы это заметили. Поначалу все шло хорошо, но за три дня до их зарплаты питались мы все только блинчиками и оладушками, которые мама пекла из оставшейся муки. На обратном пути, в Москву, мой молодой муж сказал: «Да они живут похуже нас с тобой. Мы иногда в ресторан ходим!» Я размышляла о том же, корила себя, что никогда не задумывалась в своей эгоистичной молодости, что им, моим дорогим родным, бывает так нелегко. Когда я вышла замуж, они стали присылать каждый месяц на десять рублей больше, а выплаты за взятые в рассрочку вещи уже на них висели. Между тем мы эти десять рублей приноровились почти каждый месяц оставлять в ресторане «Узбекистан». На эти деньги там можно было заказать бутылочку вина, овощной салат и две порции шашлыков или плова, или манты. Такой ужин стоил 8 рублей 50 копеек. Еще целых 1 рубль 50 копеек мы оставляли на чай. Надо сказать, что, по молодости и советскому воспитанию, я считала чаевые недопустимыми, мне казалось, что это оскорбительно для человека: ему суют деньги, а ведь он получает зарплату! Но оставлять ли чаевые, решал Володя: он почти с самого начала занимался финансами в нашей семье. Он вообще был лучше знаком с реалиями жизни, поскольку перед поступлением в институт четыре года работал, жил самостоятельной взрослой жизнью. Володя стеснялся, что в очередной раз не прошел в театральный, и предпочитал оставаться независимым от родителей, самостоятельно зарабатывал на жизнь, на поездку в Москву для следующей попытки поступления. Он работал токарем на заводе в Астрахани, во вспомогательном составе астраханского театра, в Баку на водолазном катере, в Воркуте на шахте. И каждое лето исправно возвращался в столицу снова поступать в театральный, хотя мечтал, конечно, о ВГИКе.

Володя мечтал стать киноартистом. Поселившись в первый год поступления в общежитии и пообщавшись со студентами и абитуриентами ВГИКа, он сразу и навсегда понял, что это – его мир. Ему в нем все интересно, и он будет в этот мир пробиваться. Вот четыре года и пробивался. Теперь шутит, что так долго поступал, чтобы оказаться на одном курсе со мной. Но если верить тому, что браки совершаются на небесах, это не такая уж и шутка: прожили-то мы в этом браке немыслимое количество лет!

…Конечно, нам не хватало пяти заказанных минут междугороднего телефонного разговора, но звонки, даже пятиминутные, были слишком дороги для нашего кармана. Однажды мы заметили, что разговариваем дольше, а нас никто не прерывает ужасным, громким, чужим голосом: «Ваше время истекло!» Мы испугались, что придет огромный счет, но, с другой стороны, возникла надежда, что нас случайно забыли отключить. В следующий раз история повторилась, а счет не пришел вовсе. Конечно, мы не каждый день пользовались этой открывшейся для нас возможностью разговаривать по часу, но делали это частенько. Мы поняли, что какая-то добрая душа обратила внимание на наши влюбленные голоса и решила позволить этой любви продлиться. Общая ли это душа девочек-телефонисток, которым, возможно, было интересно послушать «про любовь», или это душа их начальницы, которая вывела где-то красными буквами наши номера со словами «Любовь – не мешать»… Я не знаю, но благодарность сохранила до сих пор. Мы так нуждались друг в друге в этой непривычной взрослой и неприкаянной жизни, что наши часовые переговоры, наполненные тоской и любовью, стали спасением и счастьем.

Я не очень следила за своими эмоциями, разговаривая по телефону, но, поскольку аппарат находился в общем коридоре, старалась говорить тише. А однажды на Новый год Володя не позвонил. Не позвонил в двенадцать, как договорились, ни в час, ни в два… И я поняла, что он умер. Ничто другое не могло помешать ему позвонить. Я не знала, что мне делать, как мне жить дальше. Прорыдав в одиночестве до трех ночи, дождавшись, когда гости моих соседей разошлись, я все-таки бросилась к ним со своим горем, но им показались мои трагические слезы смешными.