Все не случайно

Я оплакивала Володю всю новогоднюю ночь и все раннее утро следующего дня, но, когда я его уже окончательно похоронила, он позвонил. Выяснилось, что Володя прыгал зайчиком на новогоднем празднике в фойе театра: с утра и днем – для детей, а вечером – для взрослых. Он хотел подзаработать денег на самолет в Москву и так вымотался, что заснул крепчайшим сном, не дождавшись боя курантов. И только проснувшись, очухавшись и поняв, что я, возможно, уже лежу бездыханная, бросился звонить, объяснять, говорить нежные и нужные слова и вместе плакать!

В один из Володиных приездов мы случайно, на улице Горького, встретили нашу бывшую сокурсницу Валю Малявину, которая уже прославилась в кино, снявшись у Тарковского в «Ивановом детстве»: за это ее отчислили из школы-студии, и заканчивала она Щукинское училище. Мы поговорили немного о делах друг друга, Володя упомянул об идее поступать во ВГИК на режиссуру, и тут выяснилось, что Валя может достать телефон знаменитого Михаила Ильича Ромма, Володиного кумира, и чуть позже Валя телефон действительно достала и передала его нам.

Ожидание

Набравшись смелости, мы позвонили Ромму, и тот сам взял трубку. Володя говорил сбивчиво, объяснял, что хотел бы у него учиться, а Ромм выслушал, не перебивая, и пригласил Володю на беседу к себе. Позже выяснилось, что у Ромма открытый дом, что к нему всегда приходит много всякого люду – и сценаристов, и корреспондентов, и студентов, и вот таких, как Володя, мечтающих о поступлении. Впоследствии это стало примером и для нас: когда мы стали известными, нам тоже звонили люди, которым были нужны помощь или совет. И наш дом был тоже всегда открыт.

Володя унял внутреннюю дрожь, собрался и пошел под мое благословение. Я молила Бога, чтобы замечательный Ромм внимательнее отнесся к этому сокровищу и не пропустил, заметил в нем искру Божию, как пропустили наши педагоги в школе-студии.

Я ждала в общежитии исхода встречи. Володя вернулся вдохновленным и рассказал, что беседовали долго и ему показалось, что Ромм им заинтересовался. Я ничуть не удивилась: была уверена и в таланте, и в уме, и в начитанности своего мужа, и, если хотите, в необычном его восприятии обычных вещей. Главное, чтобы Ромм это разглядел за стеснительностью, неуверенностью и сбивчивостью, с которыми мой муж рассказывал о себе. И Ромм все, что нужно, разглядел и дал Володе задание написать работы, которые требуются для поступления во ВГИК, а потом передать их ему. Мы были на седьмом небе от счастья, и Володя снова уехал в Ставрополь, но уже с совсем другим настроением. И я нисколько не сомневалась, что его работы окажутся самыми лучшими.

Было еще много перелетов и расставаний за этот год. Однажды мы проспали, и, чтобы Володя не опоздал на рейс в Ставрополь, нам пришлось ехать в аэропорт на такси. Таксисту отдали все, что у нас было, до копейки. К регистрации успели, но мой муж тревожился, как я без денег доберусь из аэропорта обратно в общежитие, а я плакала, уткнувшись в его пальто, лежащее у меня на коленях. Мокрой щекой я наткнулась на что-то твердое в подоле его пальто, и мы обнаружили, что в кармане дырка, куда и провалилась мелочь. Разными ухищрениями мы подпороли подкладку (в дело шли и ногти, и зубы) и достали наконец драгоценные копейки.

Тогда нам казалось, будто все, что с нами происходит хорошего, – просто везение. Но чем старше я становлюсь, тем больше убеждаюсь, что везение это божеское. Все – и добрые телефонистки, и случайная встреча с сокурсницей, и добытый телефон Ромма, и даже мелочь из подкладки!

Чтобы чувствовать Володю к себе ближе, расставаясь, я просила его оставлять мне рубашку, в которой он ходил в Москве: она хранила его запах почти до следующего приезда. Я держала эту рубашку под подушкой; когда ложилась спать, обязательно тыкалась в нее носом, вдыхала родной запах и быстро сворачивала в тугой узел, чтобы запах сохранялся дольше. Так, прижав узел крепко к себе, я спокойно засыпала, думая о Володе и желая ему поскорее справиться с заданием Ромма, чтобы мы поскорее оказались снова вместе.

К следующему его приезду «моя» его рубашка стиралась и гладилась, а та, в которой он ходил два дня в Москве, становилась «моей» и оставалась со мной.