Все не случайно

Однажды мы поменялись ролями и не Володя приехал ко мне, а я отправилась к нему в Ставрополь на несколько дней. Он репетировал в это время главную роль в спектакле «104 страницы про любовь». В Москве пьеса Радзинского триумфально прошла в Ленкоме, которым в то время руководил Анатолий Эфрос, и, конечно, такая яркая пьеса ставилась во многих городах страны. Приехав в Ставрополь, я попросила позволения поприсутствовать на репетиции. Мне позволили, и я увидела своего мужа на большой сцене. Он был прекрасен. И это не суждение влюбленной молодой женщины. Он был настолько достоверен, что пока я сидела в зале, у меня закралась мысль: может быть, он и в самом деле не совсем равнодушен к своей партнерше, так искренне он играл расставание с ней. И я снова подумала, как легко педагоги, любимые и дорогие, пропустили неординарность этой творческой личности. Конечно, все равно может показаться, что его талант мне привиделся, потому что во мне говорила любовь. Я, конечно, очень Володю любила – и помню, что почему-то именно расставание в Ставрополе далось нам особенно тяжело. Но «ослепления» любовью не было.

У Володи есть роли в кино, которые он сыграл вскоре после окончания студии, еще молодые роли: один «Счастливый Кукушкин» чего стоит! Так что говорила во мне не только любовь, а умение разглядеть талант. Кстати, так нелюбимая Володей характерность проявилась впервые как раз в «Кукушкине» – и очень кстати, и очень смешно и профессионально! Это была дипломная работа его сокурсника по ВГИКу. Да и другие взрослые фильмы – и «Человек на своем месте», и «Собственное мнение», и особенно «Последняя встреча» – яркое свидетельство, что актер он прекрасный.

Вообще у меня есть чутье: я по каким-то неявным признакам вижу – чувствую – в человеке дар творчества. Я говорю не только про Володю. Увы, это чутье порой не срабатывает в потоке абитуриентов. Поток бывает так многолюден, что чутье устает, притупляется.

Володя написал свои работы для ВГИКа и прислал мне, чтобы я передала их Ромму. Это была довольно увесистая папка. Я позвонила из телефона-автомата Михаилу Ильичу, он опять сам взял трубку, и я бодро доложила, что Володя Меньшов написал работы и я готова их передать. Михаил Ильич меня выслушал и вежливо спросил: «А кто это, Володя Меньшов?» Я опешила. Я была уверена, что он, конечно же, помнит Володю и очень ждет его работ, а при моих словах воскликнет: «Ну наконец-то! Несите же их скорее!» Я была так в этом уверена, что от неожиданности прокричала в трубку с обидой и укоризной: «Как?! Вы не помните Володю Меньшова?! Он приходил к вам на встречу, и вы дали ему задание написать работы для поступления во ВГИК!» Через короткий смешок Ромм спокойно произнес: «Да? Ну хорошо, приходите и приносите работы». И я, как в лихорадке, понесла папку и отдала ее Михаилу Ильичу, ему самому, прямо в руки. Но как это случилось, я не помню совершенно. Я так нервничала, что помню только сам момент передачи. Ни как добиралась, ни как подошла к двери – помню только себя уже стоящей в крошечном коридоре и как Михаил Ильич берет из моих рук папку. Все. Внизу на папке был написан мой телефон в общежитии – как телефон Меньшова.

Ромм тогда еще жил на Большой Полянке. После него в эту квартиру въехал Алексей Баталов, с которым много позже жизнь тоже сведет нас.

Возвращение в столицу

Вскоре приехал Володя. Он закончил сезон в Ставрополе и возвращаться туда не собирался, надеясь хоть как-то устроиться в Москве, – жить врозь было невыносимо. Я с удивлением вспоминала свое упертое нежелание выходить замуж, вспоминала, как боялась быть связанной обязательствами. Как это было глупо, думала я. Вот я в Москве, ничем не связана, могу в свободное время пойти по своему усмотрению куда угодно: на выставку, в кино, в театр или в гости… Но выяснилось, что без Володи мне это все совершенно неинтересно. Интересно – только вместе, когда обсуждаем и делимся мыслями, и спорим до хрипоты, и прыгаем при этом молодыми козлами, и хохочем без умолку, и радуемся жизни, и счастливы, что обрели друг друга, таких разных почти во всем, зато следуя поговорке, что любящие смотрят не друг на друга, а в одну сторону. Мы действительно смотрели в одну сторону – но и друг на друга тоже!

Поскольку из Ставрополя Володя уехал насовсем, мы попросили у моей соседки позволения разделить комнату занавеской: хоть ненадолго, пока нам совсем деваться некуда, а потом, Бог милостив, что-нибудь придумается, не может не придуматься. И стали ждать вестей от Ромма.

Каждый прожитый день казался вечностью, и однажды вечность прорезалась звонком, и Володю позвали к телефону. Звонил Ромм, он сказал, что прочел работы и приглашает на встречу. Сговорились о дне и часе встречи и стали ждать с трепетом уже ее.