Все не случайно

Меня очень любил Василий Осипович Топорков, художественный руководитель нашего курса. Работал с нами только однажды – над водевилем «Воздушные замки». Этот, один из дипломных наших спектаклей, играли мы радостно и легко. Репетировал Василий Осипович вдохновенно, часто показывал, как надо играть старинный водевиль – а толк он в этом знал, – в свое время служил у Федора Корша, антрепренера, основавшего частный театр, очень популярный в Москве. Театр Корша просуществовал 35 лет, с 1882 по 1917 год, и был славен своим комедийно-фарсовым репертуаром. Топорков много играл у Корша и ценил этот уникальный опыт.

Однажды он принес нам пластинку, чтобы мы послушали, в каком ритме нужно играть водевиль. А на проигрывателях были предусмотрены разные скорости вращения – 33, 45 и 78 оборотов. И вот Василий Осипович включил скорость 33 оборота, а поставил старинную пластинку, рассчитанную на 78. Сидим мы в аудитории, слушаем нелепо-тягучую музыку и недоумеваем, почему водевиль должен играться в таком заунывном темпе. А Василий Осипович нервно приговаривает: «Вот так, вот так, но что-то не так!» Потом он сообразил, что именно не так, поставил на нужные обороты и, очень довольный собой, спросил, поняли ли мы, как нужно существовать в водевиле. И добавил, чтобы мы ни в коем случае не перепутали первое звучание со вторым. Мы, конечно, все поняли, но между собой, с беззастенчивостью юности, долго посмеивались над конфузом старого человека.

Приходил он к нам всегда в крахмальной рубашке, эффектном галстуке, идеально сидящем костюме – жена следила, чтобы Василий Осипович выглядел безупречно. Жену звали Лариса Мамонтовна, она была дочерью Мамонта Дальского, известного драматического актера. Услышав впервые ее отчество, я не поверила своим ушам. Я представить не могла, что у человека может быть такое имя.

Однажды первого сентября Василий Осипович Топорков и Борис Яковлевич Петкер (знаменитый мхатовец, тоже прошедший школу Корша) сбросили с себя пиджаки и сыграли перед студентами сцену Чичикова и Плюшкина из «Мертвых душ», поставленных еще Станиславским в 1932 году. Этот урок мастерства они решили преподать не на сцене, а прямо среди нас, в зале, на расстоянии вытянутой руки. Боже мой, что это было! Совершенно живая и современная речь двух хитроумно торгующихся людей! Это было невероятно! Я поняла, что таких вершин абсолютной простоты и достоверности в сложном гоголевском тексте могут достичь только гении.

И один из этих гениев занимался с нами, начинающими, совсем еще не гениями, проявляя дружелюбие и такт, а меня даже отличал какой-то особой любовью, что, разумеется, льстило мне и вдохновляло.

Так называемый «обслуживающий персонал» школы-студии был необычайно добр и внимателен. В костюмерном цехе нам выдавали прелестные платья и шляпки, а на старших курсах даже водили в подвал под лестницей, где находился в то время склад костюмов МХАТа и где мы вместе с костюмерами искали что-то подходящее.

Совершенно очаровательная, крохотная, по-домашнему уютная, старенькая служительница нашего тесного гардероба, где мы снимали верхнюю одежду, Софья Ароновна, всегда сидела за столиком перед дверью. Она все про всех знала и всех помнила по имени: и новых учеников, и тех, что давно окончили вуз.

После нас училась в школе-студии наша дочь Юля, а после нее – наш внук Андрей. В стенах старой школы сделали ремонт, объединили все наши огромные аудитории в единое пространство, разделяемое, если нужно, тканевыми перегородками. Вместо склада костюмов под лестницей теперь кафе, а на месте нашей столовой у теперешних студентов сцена. Аудитории школы-студии переехали в здание пельменной, где мы в первый раз трапезничали с будущим мужем. Кабинеты там маленькие, с низкими потолками, коридорчики узенькие, и нам, старым студентам, жаль огромных светлых окон и высоченных потолков – жаль утраченного размаха!

Самые красивые