Все не случайно

Поведение его показалось мне удивительным: трудно было не заметить, как сильно он напуган с самых первых мгновений нашей встречи. Но я так и не поняла, почему Солженицын решил, будто среди нас есть журналисты. Не запомнила я и вопроса, который стал поводом для столь бурных эмоций.

Мы оказались последним курсом, на котором преподавался предмет «манеры». Очень нужный предмет для исполнения ролей классического репертуара, а когда расширилось наше международное общение, для жизни тоже. Да и на родной почве приятно общаться с хорошо воспитанным человеком.

Манеры преподавала нам Елизавета Волконская – самая настоящая княгиня. На первом занятии мы ждали, что к нам войдет старуха в седых буклях и длинном платье с буфами. А влетела легкая, тонкая, коротко стриженная седая женщина, голубоглазая, с аристократической горбинкой на носу и яркой помадой на губах. Длинными пальцами она держала сигарету. Образ ее завершали короткая юбка по моде тех лет и туфли на шпильке, подчеркивающие красивые ноги.

Княгиня была очень смешливая, остроумная и строгая. Она научила нас многому. Как носить длинные юбки с треном – то есть с хвостом, красиво волочащимся по полу, на метр, а то и на два длиннее самого платья. И как в этих юбках поворачиваться изящно: и чтобы самой не упасть, запутавшись в длинном хвосте, и чтобы сценическая пыль, собранная хвостом, не летела в лица зрителей первых рядов. Ну и чтобы остальным участникам действия на этот хвост не наступить, тоже надо было учиться. Как изящно сидеть, как держать сумочку и зонтик. Как снять перчатки и шляпку и отдать их «прислуге» вместе с сумочкой и зонтиком, ничего при этом не уронив. И как выглядеть свободной и элегантной. И как пользоваться столовыми приборами. И как мальчикам пользоваться цилиндром и тростью, как целовать руку даме. Как и в каком порядке представлять своих друзей и близких. Как правильно есть мясо или рыбу. Как поступать, когда видишь незнакомое блюдо и не знаешь, каким прибором пользоваться. Как вести светский разговор, как принимать и провожать гостей, и что недопустимо при общении со знакомыми, но не очень близкими людьми.

После успеха «Москва слезам не верит» мне пришлось много ездить, представляя фильм в других странах. Меня приглашали на приемы разного уровня – и как же я была благодарна нашей очаровательной, абсолютно современной, но превосходно воспитанной княгине за ее божественные уроки.

Студентам старшего курса сценическую речь преподавала знаменитая Елизавета Сарычева – классик, автор множества книг по этому предмету, которые переиздаются до сих пор. Но она была дамой преклонных лет и взять себе еще один курс не могла. Так что нам достался другой педагог – Елена Николаевна Губанская. Не все на курсе приняли ее должным образом: студенты хотят, чтобы их учили самые лучшие, известные, прославленные. Елена же Николаевна была человеком новым, к тому же с нелегким характером, но педагогом оказалась превосходным. Ей удавалось исправлять самые сложные говоры (одесский, например), студенты выходили из-под ее крыла чисто и грамотно говорящими!

На третьем курсе, когда нужно было осваивать стихотворную форму существования на подмостках, у нас возникла возможность пойти в ученики к знаменитому чтецу и педагогу Дмитрию Журавлеву. Мы знали этого артиста, ходили на его поэтические вечера, заслушивались его голосом, восхищались манерой исполнения и точным разбором поэтического произведения: из его уст легко воспринимался любой, даже самый сложный текст. Но часть курса настаивала: уходить к Журавлеву некрасиво по отношению к Елене Николаевне, которая два года упорно с нами занималась. И я была с этой частью курса согласна, хотя и поучиться у Дмитрия Журавлева тоже хотелось.

Галина Ивановна Трофименко была нашим педагогом по французскому. Высший свет России говорил на нем, и потому преподавание этого языка в театральных вузах в наше время считалось обязательным. Но я, переходя из школы в школу, учила английский, мой муж – немецкий, и никто, кроме Ирины Мирошниченко, французского на нашем курсе не знал. И вот начались наши совместные с Галиной Ивановной радостные страдания! Она была прелестной женщиной и замечательным педагогом: она устраивала вечера, на которых мы слушали пластинки Эдит Пиаф, Мирей Матье, всеми любимых Ива Монтана и Шарля Азнавура. Она сумела влюбить нас во французский язык, и мы захотели его выучить.

Язык пригодился. Однажды мы с Ириной Муравьевой прилетели в Италию на очередное представление нашего фильма, и в аэропорту, кроме полисменов и собак, ищущих наркотики в багаже, нас никто не встречал. И только слабое, но все-таки достаточное знание французского помогло мне выяснить в справочном окне, что прилетели мы не в тот аэропорт, где нас ждут, что придется посидеть полтора часа, пока встречающие приедут за нами из другого аэропорта. Спасибо Галине Ивановне.