Все не случайно

Вообще поездки за рубеж дали понять, как важно владеть иностранным языком. Многочисленные интервьюеры всегда просили личного общения, а я, как правило, отказывалась из-за незнания языка. Переводчик (чаще всего наш, посольский) передавал мои слова неточно и довольно примитивно, но претензии предъявлять было некому: посольские ребята работали по другому профилю, нужного словарного запаса не имели, наши темы были для них незнакомы. Я же, будучи патриоткой, беспокоилась об имидже страны, огорчалась, что иностранцы могут подумать, что я совсем необразованная, раз языка не знаю, что окружили меня комитетчиками и не дают вздохнуть свободно (хотя дышала я абсолютно свободно и часто ездила за рубеж совершенно одна, безо всякого сопровождения). Мне было неловко, что я не владею языками, положение спасало то, что Россия воспринималась как экзотика и российская актриса – тоже. Запад был искренне удивлен, что, оказывается, у наших людей нет клыков, что они живут в квартирах, а не в берлогах с медведями в обнимку. Поэтому незнание языка мне легко прощали.

Позже я вернулась к изучению английского: он проще. На примитивном уровне я могу объясниться в отеле, но свободное владение так пока и осталось моей мечтой…

С Галиной Ивановной, нашей очаровательной француженкой, мы продолжали поддерживать отношения и после окончания института. Я знала ее сына и внучку, часто бывала у нее дома в Оружейном переулке, рядом с которым теперь живу сама. Галина Ивановна преподала мне еще не одну мудрость, например научила распределять малое количество денег на большой срок: разложить деньги в 30 конвертов – на месяц – и каждый день тратить только то, что в конверте. Это хороший способ, но в конце месяца нам все же иногда приходилось туго, и я просила у нее в долг. Галина Ивановна показывала мне свои обновки и спрашивала, по возрасту ли ей такое: у нее был взрослый сын, а в подобных вещах нужен совет девочки. Умерла Галина Ивановна вдруг, скоропостижно, и это стало для меня большим горем. Проходя мимо ее дома, я всегда вспоминаю ее с теплотой и нежностью. Это она выбрала меня в друзья, и я была верным другом. Это она однажды сказала мне, что стареет наша оболочка, а душа остается юной навсегда. И теперь, когда я старше ее, понимаю, что она имела в виду и как была права…

Сценическое движение преподавал нам Борис Смирнов, и мы, не очень подготовленные физически, на его уроках ухитрялись делать сальто. Он был фанатом движения, и легкие пути его не вдохновляли. Высокий, худой, с аскетичным, жестким лицом, он был уверен, что любому человеку подвластно самое сложное движение. Но однажды на занятии что-то пошло не так и один молодой человек, не с нашего курса, неудачно упал. После этого случая сложные движения Смирнову делать с ребятами запретили, а простые казались ему скучными, и он покинул школу-студию.

Фехтование! Как же это красиво, эффектно, изящно. Наш педагог Аркадий Немеровский был настоящим корифеем, ставил сценические бои в спектаклях Рубена Симонова, Охлопкова, Мейерхольда, преподавал фехтование во всех театральных вузах Москвы. Высокий, с небольшим животиком, подтянутый мужчина лет пятидесяти, модно и элегантно одетый, темноволосый с чуть седеющими висками, доброжелательный и жизнерадостный. Он уверял нас, что фехтование это просто, если все делать правильно. Бои, которые он ставил, выглядели захватывающими, сложными, стремительными и, как нам казалось, невыполнимыми. Но Немеровский, улыбаясь, неторопливо и четко отрабатывал со студентами каждое движение: сначала очень медленно, а потом постепенно увеличивая темп. И оказалось, даже самые сложные трюки не так страшны и действительно выполнимы, если все делать правильно. И какое мощное впечатление они производят! Я, со своим темпераментным фехтованием вкупе с коротким текстом, сумела завоевать симпатию Бориса Равенских, когда показывалась к нему в театр Пушкина. Спасибо, Аркадий Борисович.

Андрей Донатович Синявский преподавал у нас на четвертом курсе советскую литературу. Было ему лет сорок, запомнилось его сильное косоглазие, из-за которого сосредоточиться на взгляде преподавателя было непросто. Только мы окончили четвертый курс, как его арестовали. Синявский под псевдонимом Абрам Терц публиковал за границей произведения, которые на родине сочли антисоветскими. Суд над Андреем Синявским и Юлием Даниэлем стал заметным событием в интеллигентской среде, виновными оба литератора себя не признали, но наказания избежать им не удалось. Как педагог Андрей Донатович не показался мне интересным и больше запомнился этим едва ли не самым громким случаем в истории арестов диссидентов.

Надо сказать, что и мы с мужем одно время увлеклись диссидентским движением, много читали самиздатовской литературы и даже ходили на какие-то собрания, правда, довольно скоро в диссидентстве разочаровались.