Все прекрасное началось потом

Когда плотная пелена розовых сумерек поглотила Афины, Ребекка поджарила себе рыбу на сковородке и съела ее с нутовым пюре, которое она приготовила в миске, смешав молотый турецкий горох с соском выжатого лимона, солью, оливковым маслом и тахини[26]. В холодильнике еще оставалось полбутылки вина – Ребекка (набросив только белую рубашку Генри) взяла холодную бутылку с собой в мастерскую и выпила вино, как воду, разглядывая свои наброски.

Она подумала, вот было бы здорово, если бы все это увидел Генри, окажись он здесь еще с одной бутылкой вина и сигаретами. Потом она сбросила рубашку и легла в постель.

На другое утро Ребекка выпила молока на балконе и по памяти изобразила мужчину с голой грудью, склонившегося над дымящимися кастрюлями. Заварив кофе, она решила, что у нее на выставке будут представлена серия работ, основанных на современной греческой трагедии.

И главной ее темой будет тот самый мужчина с голой грудью.

Она быстро оделась, сложила карандаши в коробку, привязала ее ремешками к мольберту, затем с помощью держателей закрепила на планшете мольберта несколько листов бумаги. Был жаркий полдень, но она взвалила за спину рисовальные принадлежности и вышла в город.

В метро Ребекка мысленно вернулась к одному из первых своих воспоминаний – одному из редких мгновений, проведенных вместе с матерью.

Они были дома. Мать тогда приехала на несколько дней из Парижа.

Однажды ночью Ребекке не спалось – она выбралась тайком из своей комнаты и увидела, что внизу горит свет. Ей тогда было лет шесть-семь. Мать сидела на диване и курила. Когда Ребекка просунула голову в дверной проем, мать улыбнулась.

– Иди сюда, – позвала она.

Ребекка вспомнила, как медленно, с опаской спускалась к ней, ожидая каждый миг, что мать может запросто отослать ее обратно наверх.

Мать листала книги о живописи.

Они принялись читать книгу вместе. Было очень тихо. Ребекка надеялась, что ее сестра не проснется.

– Посмотри-ка на это, – сказала мать, – Какие дивные краски, правда?

Ребекка кивнула. Мать перевернула страницу.

– Когда-то, Ребекка, я тоже рисовала.

– И я умею рисовать!

Мать медленно затянулась сигаретой.

– Очень хорошая картина, – заметила Ребекка.

– Моей маме тоже очень нравилась, – сказала мать. – Она умерла еще до твоего рождения. Я ее уже почти не помню.

Ребекка кивнула.

– А ты ведь не скоро умрешь?

Мать потушила сигарету.

– Кто знает.

Они снова уткнулись глазами в книгу.

– А мне нравится вот эта, – сказала мать. – Правда-правда, очень нравится.

Ребекка разглядывала картину. Девочка в миленьком розовом платьице отдыхает на лугу. Вдалеке – фермерский домик.

– Она бежит из дома или возвращается домой? – спросила Ребекка.

– Так и эдак, – тихонько проговорила мать. – Она пытается сделать и то и другое.

Она закурила новую сигарету, стряхнула пепел прямо на репродукцию картины и захлопнула книгу.

Порой дети, не так давно вырванные из безмолвного мира добрых жестов, особенно остро ощущают своими крохотными сердечками оттенки всего того, о чем завуалированно говорят взрослые и, хотя им не под силу что-либо изменить, они переживают все те же чувства, что и старшее поколение. Эти смутные чувства, точно призраки, маячат за покровом, сотканным из слов.

Хотя Ребекка никогда и никому не признавалась, – даже сестре – чтó тогда чувствовала, она знала наверное: происходит что-то ужасно неправильное. И хотя все последующие годы она ужасно тосковала по матери, на самом деле причиной ее тоски была не эта женщина, а ее вымышленный образ, однако в силу своей молодости Ребекка вовсе не считала это безумием.

Попасть в дом к мужчине с голой грудью оказалось проще простого – парадная дверь была распахнута настежь. Жильцы возвращались к себе отдохнуть после обеда. А рядом, по улице гоняли на велосипедах босоногие детишки.

Ребекка поднималась вверх по лестнице, что вела к его двери.

Отголоски детских криков снаружи мало-помалу стихали.

А когда она добралась до его этажа, детворы уже совсем не было слышно, как и приглушенного гула машин, и прочих звуков, – она слышала только собственное дыхание и дробное постукивание мольберта по мере того, как она одолевала одну ступеньку за другой.

В коридоре клубился пар. На его двери синей ручкой были нацарапаны два имени. Ребекка прислушалась. Было слышно, как он мечется за дверью из угла в угол.

Она постучала.

Метания прекратились. Но ничего другого не произошло.

Она подумала, а в силах ли он вообще разговаривать, – и тут послышался голос:

– Neh?

– Здравствуйте! – сказала она. – Здравствуйте, месье!

Дверь отворилась.

Он стоял с голой грудью, выпуская в коридор клубы пара.

– Neh? – уже мягче проговорил он.

Ребекка широко улыбнулась и показала рукой, что хотела бы войти. На мгновение он застыл как вкопанный. Потом медленно повернулся, чтобы впустить ее, и тут она оторопела, внезапно почувствовав слабость.

Глава двадцать первая

Генри с детства любил археологию.