Все рассказы об отце Брауне

Выбравшись из мрачного подземелья и вдохнув полной грудью соленый морской воздух, Пейн почувствовал, что словно побывал в подземном мире снов, где события неуправляемы и необъяснимы.

Чем-то странным и тревожным веяло от приезда австралийца. Его сходство с портретом испугало Пейна, словно он увидел двухголовое чудовище. Впрочем, не все в старом доме внушало художнику ужас, и не лицо австралийского наследника стояло перед его мысленным взором на обратном пути.

— Так вы утверждаете, — спросил он доктора, когда они шагали по темному песку вдоль темнеющего моря, — что юноша обручен с мисс Дарнуэй согласно какому-то древнему договору? Роман, да и только!

— Причем исторический, — отвечал доктор Барнет. — Дарнуэи погрузились в сон несколько столетий назад, когда были живы обычаи, о которых мы знаем из книг. Чтобы не дробить наследство, у них принято было женить двоюродных и троюродных братьев и сестер, если те подходят по возрасту. Должен сказать, весьма неразумно. Скрещиваясь подобным образом из поколения в поколение, Дарнуэи неминуемо деградируют.

— Я бы не сказал, — резко промолвил Пейн, — что все Дарнуэи деградируют.

— Пожалуй, молодой наследник, несмотря на хромоту, выглядит нормальным.

— Молодой наследник? — Пейн неожиданно разозлился. — Если, по-вашему, мисс Дарнуэй деградирует, то ваш вкус деградировал окончательно!

Доктор насупился.

— Полагаю, мне известно об этом больше, чем вам, — сухо бросил он.

Дальше попутчики шагали молча, и каждый считал, что повел себя беспричинно грубо, нарвавшись на ответную грубость. Художнику оставалось строить догадки в одиночестве, ибо его приятель остался в замке со своими картинами.

В дальнейшем Пейн весьма охотно пользовался приглашением кузена из колоний. В течение следующих недель художник окончательно освоился в мрачных покоях замка, однако нельзя сказать, что все время он посвящал австралийцу. Меланхолия юной леди пустила куда более глубокие корни. Она не меньше кузена нуждалась в утешении, и Пейн прилагал все усилия, чтобы развеять ее печаль.

Не сказать, что при этом художника не мучила совесть, да и ситуация становилась все более двусмысленной. Недели шли, а по поведению молодого Дарнуэя нельзя было догадаться, считает он себя связанным условиями древнего договора или нет. Он задумчиво бродил по темным галереям и подолгу отрешенно смотрел на старый портрет. Казалось, мрачные тени замка потихоньку поглощают и его, а от былой австралийской самоуверенности не осталось и следа. Однако Пейн так и не получил ответ на вопрос, который волновал его больше всего на свете. И тогда он решил довериться Мартину Вуду, по своему обыкновению не отходившему от картин, но и тот не развеял его сомнений.

— Я считаю, у вас нет на нее никаких прав, если они помолвлены, — буркнул Вуд.

— Я бы и слова не сказал, будь они действительно помолвлены, — возразил Пейн, — но так ли это? Судя по моим наблюдениям, она не считает себя связанной, хотя и допускает вероятность помолвки. А Дарнуэй молчит и никак не проявляет своих намерений. Подобная неопределенность мучительна для всех!

— Особенно для вас, — заметил Вуд резковато. — Однако если хотите знать мое мнение, я думаю, он просто боится.

— Отказа?

— Нет, согласия. И не надо так на меня смотреть. Боится не девушки, а картины.

— Картины? — переспросил Пейн.

— Точнее, проклятия. Помните надпись о проклятии Дарнуэев, которое падет на обоих?

— А вот и нет! — с жаром воскликнул Пейн. — Проклятие Дарнуэев толкуется двояко! Сначала вы говорите, что я не должен вмешиваться из-за старого договора, а теперь утверждаете, что проклятие его отменяет. Однако в таком случае ее больше ничего не связывает! Если они боятся вступить в брак друг с другом, значит, оба свободны в выборе, и дело с концом. Почему я должен считаться с обычаем, которому они сами не придают значения? Не вижу логики в ваших словах.

— Да уж, поди тут разберись, кто прав, кто виноват, — бросил Вуд раздраженно и снова застучал молотком по раме.

Однажды утром наследник сам прервал затянувшееся молчание. Прервал весьма странным образом, со свойственным ему прямодушием, однако из самых достойных побуждений. Дарнуэй не стал просить совета у кого-то одного, как сделал Пейн, а обратился сразу ко всем, как политик к своим избирателям. Выложил все начистоту, как выразился он сам. К великому облегчению Пейна, юная леди при разговоре не присутствовала. Впрочем, австралиец действовал совершенно искренне; ему казалось естественным попросить у близких помощи и совета, выложив карты на стол. Скорее даже швырнув их на стол с отчаянием человека, дни и ночи напролет размышляющего над проблемой, которую не в силах решить. За короткое время мрачные тени замка, его низкие окна и оседающие полы странным образом изменили наследника, увеличив сходство, которое было так свежо в памяти всех присутствующих.