Все разбитые осколки

— Твоя мать внесла в завещание пункт, светлячок, что ты должна была унаследовать приют, когда тебе исполнится тридцать. Она сделала это для того, чтобы ты могла наслаждаться жизнью без бремени содержания приюта в рабочем состоянии. Это было обязанностью твоего отца, и он согласился. Они подписали контракт на этот счет.

Когда она открывает рот, чтобы заговорить, широко раскрыв глаза, я протягиваю руку и кладу ей на бедро, чувствуя легкость, с которой мои демоны оседают при одном прикосновении.

— Тсс, позволь мне объяснить.

На ее кивок, я продолжаю:

— Между ней и твоим отцом был договор, согласно которому он согласился, что, если с ней что-нибудь случится, Саймон позаботится о приюте и всех потребностях, пока тебе не исполнится тридцать, и это не станет твоей ответственностью… Это означает, что вся финансовая помощь, общее управление и документация были его бременем. Он нарушил этот пункт, и твоя мать позаботилась о том, чтобы в таком случае были внесены изменения.

— Какие изменения? — шепчет она.

— Там сказано, что если Саймон когда-либо пренебрежет, использует или откажется от приюта, то он автоматически перейдет к тебе. Это означает, что его шантаж и взяточничество являются прямым нарушением контракта. Отсутствие у него финансирования, независимо от состояния его собственного бизнеса, является нарушением и по закону договора приют уже твой. Он планировал, что ты не поймешь условия сделки, поэтому скрыл тот факт, что у него был действующий контракт с твоей матерью. И он продолжал бы делать это до тех пор, пока тебе не исполнилось бы тридцать. Он выдал бы тебя замуж за Джека, и брал бы деньги, которые предложил губернатор Харрис.

— Так это мое? — спрашивает она.

— Пока нет, должна быть официальная подпись и доказательства нарушения, которые у нас есть, и Саймон это знает. Он подпишет его без помощи адвокатов

— Ты так уверен?

— Да.

— И что именно от этого выиграл губернатор?

— Этого я не знаю, но Габриэль знает. И я планирую выяснить это в ближайшее время. Мария имеет к этому большее отношение, чем кто-либо думает.

— Твоя мать — настоящее произведение искусства.

— Она настоящая сука, если это то, что ты говоришь.

Эмери смеется, еще немного расслабляясь, уткнувшись в кожаную обивку машины.

— Ты мне нравишься вот таким, — шепчет она.

Я рискую взглянуть на нее.

— Каким “таким”?

Девушка пожимает плечами.

— Когда мы в подобной обстановке, ты не кажешься таким, будто мир давит на тебя.

Мои челюсти сжимаются.

— Потому что он этого не делает.

— Ты понимаешь, о чем я, Атлас, — она переплетает наши пальцы. — У тебя есть деноны, — ее слова звучат как легкий шелест воздуха. — Они следуют за тобой, но когда мы вместе, такое ощущение, будто кто-то раздвинул занавески и впустил немного света. Ты кажешься… не знаю, свободным.

Именно эти слова звучали в моей голове, когда наконец пошел снег, когда ветер усилился и температура упала, и они продолжали крутиться в моих мыслях по пути домой.

Если бы она знала…

Если бы она была в курсе того, что я сделал. Грех, который я нес. Тот свет, который я нес, погаснет, потому что она уйдет.

* * *

Она выходит из ванной, пояс ее халата завязан вокруг талии, волосы распущены, на лице нет макияжа, а щеки раскраснелись от горячего душа.

— Ты хочешь, чтобы я снова осталась здесь? — спрашивает она немного неуверенно, как и каждый вечер, словно ожидая, что я выгоню ее, как делал это раньше.

Я не отвечаю, вместо этого иду к ней. Мои штаны висят низко, в спальне тепло, хотя за окном идет снег. Я поднимаю руку и беру ее за подбородок, заставляя посмотреть на меня.

— Сегодня я сделал заявление, — мои губы прижимаются к уголку ее губ. — Если это можно так назвать.

— Что именно ты сделал?

— Я сказал в комнате, полной людей, что ты теперь принадлежишь Сэйнтам.

— Верно, — по ее щекам пробегает красивый румянец.

— Возможно, я соглаг.

— Ох.

То, как опускается ее лицо, эмоции, переполняющие ее глаза, почти разрывают меня.

— А все потому, что ты принадлежишь не Сэйнтам, — я целую ее в щеку. — А Сэйнту. Единственному. Одному.

— Что…?

— Ты принадлежишь мне, светлячок. Моя. Не их. Не его. Ничья, кроме меня.

— Я — твоя собственность?

— Нет, детка, — мой большой палец касается ее нижней губы. — Ты — это ты, но ты моя.

— Это значит, что ты тоже мой?

— Все, что у меня осталось, — твое.

Это было странное ощущение, это чувство внутри моей груди, этот горящий шар света, который заставлял мое сердце биться быстрее. Это была она. Вся она. Я не мог насытиться.

— А как же твои секреты, Атлас? Они тоже мои? — вопрос был задан мягко, с легким надавливанием, но осторожно, как будто она готова перейти на другую тему, если я этого захочу.

— Ты доверяешь мне, светлячок?

— Всегда.

— Я хочу попробовать кое-что с тобой.

— Что? — вздохнула она, когда мои пальцы прошлись по ее красивому горлу, начиная развязывать пояс халата и обнажая под ним кожу.

— Я знаю, как ты любишь доставлять удовольствие, светлячок, — шепчу я, перебирая пальцами узел, скрепляющий две стороны. Легкий рывок — и халат распахивается, показывая маленькую нежную ночную рубашку.

— Ты надела это для меня?