Все схвачено

– Здравствуйте, – сказал Легат тетеньке, и та не очень радостно оторвалась от чтения. – Извините, пожалуйста, – Легат предварил возможное недовольство виноватой вежливостью, – но не дадите ли вы мне листок бумаги и конверт с маркой, мне бы письмо написать коротенькое, а то уже поздно и время уходит, а очень надо, можно?

Смесь из довольно бессмысленного торопливого набора слов плюс вина в голосе сработали, как и было задумано. Виноватый по определению мужик во все времена приятен работницам сферы обслуживания. Тетя достала откуда-то из-под стола тетрадку, вырвала из середины двойной листок в клеточку, добавила до кучи конверт и сказала мирно:

– Ручка и чернила – там, на столе… – и опять в книгу нырнула.

А что? Самая читающая нация в мире!

Ручка, помнил Легат, называлась «вставочкой», потому что в металлический патрончик следовало вставить стальное перышко, например, номер восемьдесят шесть. Что этот номер значил, Легат не знал никогда. Хотя в начальных классах их заставляли писать такими перьями. Считалось, что почерк хорошим получается. А вот хрен-то!.. Уже вовсю ходили шариковые, перьевые авторучки, уж даже в писчебумажных магазинах они продавались не задорого, а привозных «из-за бугра» тоже навалом было. Но почта хранила верность «вставочкам», поскольку на авторучки почтовому ведомству деньги не отпускались.

Макнул перо в чернильницу-невыливайку и начал писать письмо. Оно получилось недлинным: полстраницы из тетради.

Легат аккуратно оторвал вторую половинку листка, написанное сложил вчетверо, вставил в конверт, привычно лизнул языком по клейкой полоске и заклеил. Адрес писать не стал. Хватило имени.

Подошел к окошку, вернул тетеньке чистую половинку, сказал:

– Спасибо вам сердечное. Чистый отдаю, может, кому еще понадобится. А у вас есть… Всего вам доброго.

И пошел к выходу.

Услышал вслед:

– Ящик на улице у дверей.

Ящик ему не понадобился.

То, что он придумал, ни в какие ворота не лезло. Но поскольку вся ситуация с переходом из времени во время – галимая фантастика в принципе, а безо всяких принципов – чистая реальность, то и к придуманному можно отнестись дуалистично. Философия нынче признает двойной подход к чему-то там, не важно к чему. Ко всему. С точки зрения разума и с точки зрения материи.

С точки зрения чистого разума все происходящее бред и не существует в принципе. С материалистической точки зрения – вот он семидесятый год, а вот он – пришлец из две тыщи десятого, кто хочет, может потрогать. Все кругом при своем мнении и, что самое смешное, правы.

И Легат прав…

Он дошел до дома, в котором прожил детство дошкольное, детство школьное и немного института, потому что уже к финалу второго курса стал снимать однушку в очень спальном районе. Он вошел в ворота, в которые никогда не въезжала ни одна машина (для машин были другие…), увидел красно-кирпичную школу, в которой проучился с четвертого по седьмой классы и не запомнил ничего особо выдающегося, кроме жесткой, до крови и членовредительства драки с одноклассником, сыном какого-то крутого партийного босса.

А ровно напротив ворот школьного двора имел место подъезд дома, где на шестом этаже в однокомнатной квартире довольно долго взрослел Легат. И сейчас именно в сей подъезд он зашел. Система в подъезде была коридорной, поскольку изначально здесь планировалось казенное жилье для приезжающих в Столицу командированных периферийных партийных боссов. Чтоб они, значит, не маялись в гостиницах, а имели иллюзию домашнего очага. Потом эта идея почему-то отмерла, так и не зажив, а квартиры раздали госслужащим невысокого ранга. Отец служил завотделом в вечерней столичной газете, то есть своего рода муниципальным служащим, и ему на счастье перепало.

Он решительно вошел в лифт с крашеной железной дверью снаружи и двумя деревянными створками внутри, нажал кнопку этажа. Лифт очень неторопливо, кряхтя и полязгивая, привез его на шестой, Легат вышел, тихонько закрыв за собой дверь, свернул налево и вошел в длинный коридор с десятком дверей справа и слева. Когда-то он катался по коридору на трехколесном велосипеде, на время конфискуя его у девчонки-ровесницы, жившей тут же.

Нужная дверь была первой справа. Он позвонил в звонок, услышал далекое: «Иду!» и напрягся. Было почему-то страшно.

Дверь открыла пожилая дама, невысокая, с состарившимся, увы, но когда-то явно красивым лицом, блондинка, тронутая редкой сединой, голубоглазая. Спросила:

– Вам кого?

– Вы мама Легата? – в свою очередь, спросил Легат.

– Да. Ну и что?

Такое знакомое, родное «ну и что» сразу убило страх. И с чего бы ему, страху, не исчезнуть? Он же был дома! Хотя мама разговаривала с ним, как с чужим пришлецом, нежданно и нежеланно вторгнувшимся в спокойную, тихую, вечернюю книжно-телевизорную жизнь уютной семьи.