Все случилось летом

И в самом деле, ему стало казаться, что этот незнакомый край, притихший в предрассветных ожиданиях, похож на огромную сцену, а по ней скользят безмолвные тени, скользят и вздыхают, сходятся, снова расходятся — едва различимые в море темнеющих пятен. И вместе с ними, с тенями, покачивалось небо-декорация, и не будь этого окопа, не будь винтовки, о войне можно было бы думать спокойно и отвлеченно, примерно так, как в мирное время они пели песни «Если завтра война…» или «Фашистская армия — свора буржуев…». Но тут был фашизм не песенный: погибшие товарищи, обгоревшие трупы, сожженные дома, страдания. Но надо все выстоять, любой ценой выстоять, потому что это ведь последняя война, война войне…

Сподра, приглядываясь к ночи, потихоньку напевала какую-то печальную мелодию. Артур, погрузившись в свои думы, не расслышал грянувших вдали выстрелов, хотя те были как посвист кнута. И лишь когда воздух над ними наполнился гудением, он сквозь бремя усталости ощутил, что снаряды летят на них. И машинально скатился на дно окопа, увлекая за собой и Сподру. Где-то рядом грохнул взрыв, во все стороны вихрями разлетелся песок, озлобленными осами прожужжали осколки. Второй снаряд, не взорвавшись, пронесся над самым окопом, точно с силой брошенный кол. Белой пеленой оседали на землю взрывные газы. От их перегара мутило — это был запах крови. И опять тишина…

Дым начинал рассеиваться, горячая пыль ложилась на влажные от росы былинки. Тишина… Санитарка осторожно привстала со дна окопа, стряхнула с себя песок. Ночь — и больше ничего. От едкого дыма першило в горле. Ель, стоявшая позади, — высокая, строгая, — теперь переломлена пополам.

Но Артур не шелохнулся. Девушка порывисто склонилась над ним, тронула за плечо. Он дышал глубоко и мерно, припав одной щекой к земле, а сверху тонкие струйки песка текли ему прямо на непокрытую голову. Сподра подставляла под них ладонь и, набрав полную пригоршню, кидала песок на бруствер.

— Ну, не спи же, потерпи немножко, скоро утро… Не спи!

Но все старания разбудить Артура были напрасны. Он даже не отозвался, а когда она, собравшись с силами, приподняла его и попыталась усадить, он тут же мешком свалился обратно на дно окопа. Тогда Сподра решила разбудить Мазверсита, сообразив, что прошло уже больше часа, но и тут ее постигла неудача. Мазверсит, положив подбородок на коленки, спал в своем окопе, и, как ни тормошила, как ни трясла его Сподра, он только повизгивал — такой беспредельной была усталость после многих боев и бессонных ночей. Спрыгнув обратно в окоп Леи, маленькая санитарка расплакалась. Она сама не знала, отчего плачет: ее никто не обидел, у нее ничего не болело. Скорее всего, от сознания своей собственной беспомощности. Но вот она отерла слезы и с вызовом глянула в ночь.

И опять скользили белоснежные гибкие танцовщицы, но теперь уже в ином порядке. Она даже прониклась ритмом их танца, не понимая, спит или бодрствует, а голова ее клонилась к песчаной подушке, упавшие на лицо волосы прикрыли руки, и от этого им стало тепло… На одно мгновение из сладкой дремы ее пробудил странный шум — кто-то, разогнав тишину, тяжело ступая, продирался сквозь кустарник, и санитарка схватилась за винтовку, от волнения едва соображая. Из тьмы показалась корова, волоча за собой длинную цепь, с которой, должно быть, и сорвалась. Животное опасливо и звучно тянуло ноздрями воздух, подняв морду, вслушивалось в тишину, потом вдруг бросилось в чащу — зазвенела цепь, обдирая кору деревьев, загремела земля под копытами…

Сподра еще крепче обняла винтовку — сжала ствол ладонью, прильнула к нему щекой, и тогда она уловила запах смазки и какой-то другой, еще более терпкий запах. Так пахли выстрелы, а это было как раз то, что нужно: все, вместе взятое, отгоняло страх и сомнение. На один-единственный миг ей почудилось, что слышит она голос матери. Звучал он издалека и был таким озабоченным: «Сподра, детка, надень кофту, а то холодно». — «Хорошо, мама, сейчас надену», — ответила Сподра. И вдруг ей стало тепло и приятно…

Командир взвода Крастынь, подойдя сзади, уже довольно долго стоял у окопа, прислушиваясь к ночным звукам. Приметив на земле шинель, он поднял, встряхнул ее и бережно прикрыл плечи Сподре; девушка спала стоя, прижавшись щекой к винтовке. В душе он отругал себя за то, что не выполнил приказа — всех женщин отправить в тыл. Конечно, они не кадровая армия, всего-навсего ополченцы, но дисциплина все равно должна быть. Маленькая санитарка знала о приказе и тем не менее ухитрилась остаться. «Ладно, завтра дело поправим», — решил про себя Крастынь.

Темнота постепенно редела, небо светлело, предметы обретали четкие формы. Он бы сейчас отдал все, что угодно, только бы оттянуть рассвет: отдых ребятам был дороже хлеба. А как только поднимется солнце ладони на две поверх горизонта, начнется бой — так было вчера, позавчера и много дней кряду. Он-то может обойтись без сна, он уже старик, не то что эти юнцы, из которых мало кому и двадцать исполнилось.