Все случилось летом

Тяжело волоча ноги, Крастынь подошел к переломанной пополам ели и привалился к стволу. Верхняя часть ее, будто бритвой срезанная, валялась в нескольких шагах. Так вот почему на обратном пути он никак не мог найти этого ориентира, а уходя, хорошо приметил ель на фоне светлеющей кромки неба. Он погладил дрожащий ствол дерева, и ладонь его облипла мелкой мшистой сушью, источавшей аромат согретого солнцем бора. Крастынь неимоверно устал, весь вымок от росы, а где-то внутри что-то ныло привередливо, дотошно, неотступно. Но он знал, что ноет не плоть его, а сам он, все существо его, то, что в книгах как будто зовется душой, и еще он знал, что причина этой боли в тех душах, которые тут погибли, в сожженных домах, которые еще дымятся, в этой сломанной ели, которая могла бы долго еще радовать глаз, причина этой боли — поруганная жизнь. Он был учителем рисования, простым учителем, может, чуточку отличным от других — за плечами у старого красного стрелка Крастыня лежали дороги первой мировой и гражданской войны, потому-то его теперь назначили командовать взводом ополченцев. Никто из них не получал никаких повесток, они сами мобилизовали себя, и, будто сговорившись, пришли к горкому партии, где раздавали оружие. Значит, есть в мире сила, способная поднять людей, привести их в неведомый край, на поля, по которым рыщет стоглавая смерть. Да и как можно уничтожить идею, мысль, веру человека? Жалок тот, кто этого не понимает.

Старый учитель заметил, что с каждым мгновением становится все светлее. Темные пятна, черневшие поодаль перед окопами, оказались кустами можжевельника на пустыре, а за ними колосились хлебные поля, со всех сторон стекаясь под вековые липы, где, наверное, затаилась бывшая помещичья усадьба. Над пустырем, подобно тучкам, висели клочья тумана, местами совсем приникая к земле, а сверху, словно мачты, плыли стройные вершины можжевельника; кое-где туман приподнялся, приоткрыв горбатые валуны. Скажите пожалуйста, подивился Крастынь, ни дать ни взять — театральная сцена. Не хватает только актеров, которые могли бы поведать какую-нибудь давнюю историю, ну, например, о том, как он, молодой латышский стрелок, таким же летним утром некогда прощался на берегах Волги с девушкой, спасшей ему жизнь. Его тогда свалил тиф, и санитары в лазарете, решив, что он умер, перенесли в сарай и там оставили вместе с другими мертвецами, ожидавшими захоронения. Молодая санитарка, проходя мимо, услышала тихий вздох. Она его вырвала у смерти, вернула жизни.

«Обещай, что первый вальс после войны мы будем танцевать с тобой, — сказала тогда ему девушка. — И уж эта, конечно, будет последней войной, не может быть, чтобы люди опять допустили такие ужасы».

Будем танцевать с тобой первый вальс… Туман укрывал собой Волгу, и река катила воды бесшумно и тихо.

Крастынь протер воспаленные глаза. Над древними липами в небо взвилась ярко-белая ракета, тут же рассыпавшись мелкими искрами. И сразу взревело множество моторов, а солнце еще не успело подняться. Там были враги. Крастынь стряхнул с себя предрассветную свежесть и неспешным, одеревенелым шагом, совсем как крестьянин в поле, пошел будить свой взвод.

1965

БЛАГОДАРНОСТЬ

С госпожой Спандере Анна познакомилась совершенно случайно.

Однажды, еще зимой, когда Анна возвращалась на троллейбусе из больницы, где работала медсестрой, на остановке возле самого дома в дверях машины произошел затор: замешкалась какая-то старушка, собирая свои покупки. Троллейбус уж было тронулся, но по сигналу кондуктора остановился. И тогда Анна Клявиня помогла старушке сойти. Асфальт после недавней оттепели затянуло пленкой льда. Все вокруг белело от инея, даже с хмурых небес, казалось, сыплются его тонкие иглы. Анна придержала старушку за локоток, пока та совершенно твердо не встала на тротуар.

— Вот спасибо вам, милая, — сказала она. — Только кто вы такая и почему я вас раньше тут не видела?

— А вы и не могли меня раньше видеть. Я недавно переехала в новый дом.

— А-а-а! Так я и подумала. Что ж, придется заглянуть к вам с хлебом-солью. А я живу вон в том старом. Старому человеку — старый дом. Как волку нора, — усмехнулась старушка. — Меня все тут знают как госпожу Спандере. Может, слыхали?

Девушка покачала головой.

— Ну вот, считайте, что мы с вами познакомились. Где ваши окна?

Анна Клявиня показала. На пятом этаже.

— Ого! Поближе к небу. А я на самом что ни на есть низу.

У старого дома, уцелевшего рядом с новым, было только два этажа. Нижний наполовину тонул в сугробах. Простившись, госпожа Спандере по расчищенной дорожке поплелась во двор того дома.

Анна, придя домой, рассказала мужу Теодору про госпожу Спандере. Теодор — он работал фельдшером в той же больнице и учился в медицинском институте — только плечами пожал: он тоже никогда не слышал такой фамилии. И вскоре оба позабыли об этой встрече.

Но однажды вечером прозвенели два коротких звонка. Дверь открыла сама хозяйка и вначале не узнала гостью, тем не менее попросила войти и уже в коридоре при ярком свете поняла, что перед нею госпожа Спандере.