— Да, вот что хотела вам рассказать! — спохватилась вдруг госпожа Спандере. — Чуть не забыла. Встретила сегодня давнего знакомого. Да и не знаю, право, можно ли его назвать знакомым. Но лучше все расскажу по порядку. Случилось это еще, когда муж дом строил — тот самый, в котором сейчас живу. В ту пору тут была окраина, участки стоили недорого. Ну, думаю, как раз то, что мне надо: покой, тишина. Схоронюсь от городского шума, от любопытных глаз. Да-а, закончили стройку, и, как в таких случаях водится, мастеровые пьют, песни горланят. Я, конечно, в строительном деле ничего не смыслила, но муж посадил меня рядом в машину, сам за рулем. Безумно тогда ревновал меня, ни на минуту от себя не отпускал. — Госпожа Спандере усмехнулась и надушенным платочком протерла глаза. — Да… Так вот, приметила я там стройного, худого паренька. То ли он кирпичи таскал, то ли раствор замешивал, — не вспомню сейчас. Миловидный такой юноша, украдкой нет-нет да и глянет на меня. А я смотрю, башмаки у него вконец развалились, один каши просит, второй бечевкой перевязан. Прямо рыцарь в лохмотьях! Отозвала мужа в сторону, велела дать парню денег на ботинки. Муж пошел крутить так и сяк, наконец достает один лат — покойник был прижимист! А я говорю ему: «Неудобно, господин Спандере, неудобно давать один лат, подумай, что люди скажут». Все-таки дал ему два лата. Это было, когда наш дом построили. Как сейчас помню — на крыше дубовый венок… А сегодня, можете себе представить, иду по улице, навстречу мужчина. Сама на него налетела, дура старая. Подняла глаза, гляжу: знакомое что-то. Только где я могла его видеть? И тут меня словно молния озарила: ну конечно, он, паренек, два лата, худые башмаки… Знаете, Анныня, почему он мне запомнился? Не знаете? А потому, что он и спасибо тогда не сказал. Зажал деньги в кулак, будто так и полагается, повернулся и убежал. Вот как! Я была потрясена: ты к человеку сердцем, а он к тебе задницей!.. Ведь это же элементарно — поблагодарить того, кто сделал тебе добро. По крайней мере, я так воспитана, и так у нас было принято. И подумайте: после стольких лет его встретить! Уж когда отошла, только тогда обернулась. Смотрю, и он обернулся, видно, вспомнил! Отошла еще немного, опять обернулась — стоит на прежнем месте, глядит таким странным пристальным взглядом. Видный из себя господин; каракулевая шапка, воротник… Нет чтоб руку подойти поцеловать! Что вы! Из той же, верно, братии, что в трамвае место не уступят! Свинцовый зад! От такого благодарности? Не дождетесь, милая!
— Вам еще налить кофе? — спросила Анна, когда старуха окончила рассказ, и по выражению лица, по голосу хозяйки было трудно заключить, что она обо всем этом думает.
— Вы очень, очень милы, — молвила госпожа Спандере. — Только пора мне и честь знать. Самый желанный гость тот, кто вовремя уходит. Ну, ну, не пытайтесь меня отговаривать, Я к вам еще загляну. Я открою вам мир, о котором вы и не подозреваете.
Светло улыбнувшись, госпожа Спандере потрепала по руке молодую хозяйку. Выходя из комнаты, Анна немного отстала, в глаза ей бросилась старушечья спина с торчащими ключицами, с опущенными плечами. И невольно подумалось, что в мире нашлось-таки нечто более сильное, чем жестокая красота госпожи Спандере.
С тех пор старуха частенько навещала Клявиней. Теодор в таких случаях, прихватив какую-нибудь книгу, исчезал на кухне, плотно прикрыв за собою дверь. Хозяйка доставала вязанье — она вязала мужу лыжный свитер, — и начиналась беседа. Госпожа Спандере за последнее время заметно посвежела, помолодела даже. Причиной тому могли быть ее же рассказы о своей молодости, рассказы, горячившие кровь, вызывавшие румянец на старческих щеках. Но Анна, как и в первый вечер, сидела, уткнувшись в вязанье, лишь изредка вставляя ничего не значащие фразы. Гостья объясняла это обычной робостью деревенской девушки, поскольку Анна родилась и выросла в деревне, и потому-то госпожа Спандере почла своим долгом обтесать угловатую Анну, научить ее светскости.
В тот вечер госпожа Спандере рассказывала о приключениях своей близкой подруги. Она была в ударе, так и сыпала остротами: