Все, способные держать оружие… Штурмфогель

– Желательно…

– Добираться обычным путем – уйдет дня четыре при самом наилучшем раскладе. Но я должен услышать от вас – хотя кое-что уже знаю, – насколько вы свободны от предрассудков, свойственных необразованным пейзанам?

– Абсолютно несвободен, – сказал Штурмфогель, пожимая плечами. – Я весь из них состою.

Граф коротко хохотнул:

– Хорошо. Что вы знаете про крапиц?

– Про кого?

– Крапицы. Их еще называют нелядами.

– Ничего не знаю. Впервые слышу.

– Я так и подумал. В услужении у меня есть тройка крапиц. Если вы им понравитесь, они доставят вас в любую точку мира. Очень быстро. Я могу велеть им оставаться при вас до… ну, скажем, лета. Скорее всего, к лету все кончится: так ли, этак ли… Но, повторяю, вы должны им понравиться. Некоторым это трудно.

– Мне лучше ничего не знать заранее? – осторожно спросил Штурмфогель.

– Может быть, да… – (И вдруг в глазах графа Штурмфогель впервые заметил искру живого интереса.) – Ха! Возможно, так будет лучше. Значительно лучше. Захарий!

Вошел тот одноглазый бандит с кривым кинжалом на поясе, что привел Штурмфогеля сюда. Щека его под шрамом подергивалась.

– Отведи бея Штурмфогеля к крапицам. По дороге возьмешь все, что нужно… ты знаешь. Но ничего не рассказывай.

– Да, ваша светлость.

Захарий странно, но притом очень уважительно взглянул на Штурмфогеля и громко втянул носом воздух.

И потом, когда они шли по деревне – поскрипывая дощатым тротуаром, – Захарий все поматывал головой, как бы говоря: ну и дела же!..

В лавке он приказал подать три фунта мягких конфет, несколько баночек разных варений и джемов, сахарных пирожков и кренделей с марципаном, а потом в трактире взял большую, оплетенную лозой бутыль приторно-сладкой вишневой наливки. От трактира он свернул в переулок, ведущий в сторону реки и леса за рекой, подвел Штурмфогеля к темным воротам (створки окаймлены были зеленоватой медью) и здесь передал ему сласти.

Чем-то отчетливо, но неузнаваемо пахло: сухими цветами?..

– Дальше я с тобой не пойду, – сказал он. – Может, его светлость и прогневается, но – нету моей мочи. А ты давай, ты не бойся. Смотри на них как на простых девок, им это нравится. Сласти любят и вино сладкое чтоб. Да только сам много не пей, а то сболтнешь ненароком чего. Вишневка – она коварная… Прощай, теперь уж не увижу тебя, наверное. Спасибо за Михася. Ребята сказали, если б не ты…

– Я понял, любят его здесь, – сказал Штурмфогель.

– Ну… не девка красная, чтоб любить, а – плохо без него пришлось бы. Бесстрашный он перед дрянью-то. Ну, сам видел… И кто рядом с ним – тоже страх теряют. Нет, плохо без него, плохо…

Он повернулся и пошел, заметно покачиваясь – будто был подшофе, хотя когда бы успел? Да и не пьяная это была походка, другая… только какая вот?..

Штурмфогель постоял, глядя ему вслед, а потом решительно постучал в ворота.

Минуты через две – открыли.

Игра в крысу

Женева, 1 марта 1945.19 часов

Лени Райхель наконец-то осталась одна…

Не первый раз и даже не первый год принимала она участие в тайных операциях подполья, но никогда не испытывала такой неуверенности в себе. Проклятый эсэсовец…

Мир, до этого момента простой и ясный, вдруг повернулся в профиль, и оказалось, что все не так.

Лени, ее отец, солдаты ее отца – были правы. Эсэсовцы – нет. Даже эсэсовец, перешедший на сторону Абадона, – такого не случалось, но ведь могло случиться? – оставался бы под подозрением годы. И вдруг…

Штурмфогель не перешел на сторону Абадона. Но он вдруг сумел доказать, что у них есть общие враги и что нужно объединиться против этих общих врагов. И что непонятнее всего – ему поверили. Поверил отец – и даже поверила она сама. Хотя все еще по инерции сомневалась.

А самое страшное – и в этом она не смела признаться даже себе – когда они сидели в маленькой беседке на берегу и он инструктировал ее, она вдруг ощутила слишком ясную и понятную тягу к этому человеку, еще вчера (и наверняка завтра) – заклятому врагу. Вот ведь ничего такого в нем не было: ни роста, ни лица… но – голос? Повадка? Она не смогла бы ответить.

В группе ее приняли хорошо, и даже «кузен» Эйб старался проявить участие, видя ее искреннее горе по погибшему Натану. А она горевала искренне, ибо Натан был нашим бойцом, павшим на посту – во-первых; а во-вторых, павшим от руки… Ромео, вдруг однажды поняла она и чуть не захохотала истерически, но сумела сдержаться и не смазать момент: Эйб как раз говорил о брате: красиво, но слишком выспренно… дерьмо с перцем, какие-то Монтекки и Капулетти… получалось именно так.

Почему я не рассказала ему всего, в очередной раз спрашивала она себя и не находила объяснения. Ведь он действительно ничего не знает… но захочет ли узнать? Это был вопрос…