Все свои

Она состарилась вместе с отрезом шелка,
купленным для выпускного платья. Его не сшили.
Отрез пролежал сорок лет – ни одна иголка
не подходит для этой ткани, для этой пыли.
Шелк импортный, голубого цвета,
на голубом фоне рябь зеленого зуда,
и неровные пятна желтого цвета,
и еще какие-то пятна, непонятно откуда.
На шелковой ткани проступили морщины,
думала сшить халат, но отрез наотрез отказался —
скользил и сыпался, как взгляд одного мужчины,
который обещал остаться, но не остался.

Ася

Снилась гибкая Ася, ходившая хрупкой походкой
среди коммунальных совков и липких клеенок.
Соседка Надя наказывала Асе сбегать за водкой.
Ася не отказывала, но просила: пойду, как уснет ребенок.

Надя снисходительно ржала и отвечала: можно.
Сама однажды рожала, можно, мол, понимает.
Ася уходила в темноту тихо и осторожно,
как кошка, которая в темноте лапочек не снимает.

Приносила водку, сворачивалась клубочком
и засыпала на самом маленьком в мире диване.
Ася приехала из деревни, родила от придурка дочку.
Говорит шепотом, привечает придурка, зовет его Ваней.

Печь

Темные сальные волосы собраны в жирный пучок.
Гладкая кожа. Безумие не знает морщин.
По пыльной стене карабкается паучок.
В этом доме нет и не будет мужчин.

Сумасшедшая мать мечется по делам.
Пятый этаж, а ведь нужно построить печь.
Такую, как в русской хате с иконами по углам.
Зимой, когда будет холодно, печку можно разжечь.

Затопить дровами сосновыми. Придумать бы, где их взять.
Придумать – дело нехитрое. Щурится серый глаз.
Может еще случиться, что объявится зять.
В доме нужен мужчина. И он подойдет как раз.

Серый глаз стекленеет, заглядывая вперед.
Рот перевернутой скобкой улыбается вниз.
Доченька родила. Даже если зять не придет,
выстроим печь на славу. Пусть дымит под карниз.

Лишь бы не было холодно нашей детке зимой.
Потепление климата – чья-то нехитрая ложь.
Скоро и газ отключат, и зять вернется домой.
То-то запышет жаром. Не трожь. Обожжешься. Не трожь.

Пальто