Все свои. 60 виньеток и 2 рассказа

редактор потребовал copyright от авторов цитируемых мной стихотворений, полученных Вагнером и другими на спиритических сеансах. Я ответил, что получил их разрешения тем же путем, которым были произведены тексты. Сработало. Как честный офицер я в Aknowledgements поблагодарил тени Баркова, Пушкина и Эдгара По за любезно предоставленные типтологическим путем (то есть постукиваниями) разрешения[65].

Елеазар Моисеевич [66]

Не написать ничего к его столетию – немыслимо, а написать, собственно, нечего, кроме совершенно бессюжетных слов любви, благодарности и доброй памяти.

Я никогда не учился у Е. М. и не работал у него, никак от него не зависел, не рецензировал его работ и не получал отзывов на свои, ничего вместе с ним не писал, не развивал его идей, а он моих, не боролся с его авторитетом и не отстаивал от него своего научного самолюбия, нас не связывали никакие семейные, любовные, интеллектуальные или служебные интриги. Просто в какой-то момент оказалось, что он есть на нашем научно-семиотическом горизонте, и это было здорово – радостно, примиряюще, красиво.

В моей жизни было немного таких отцовских фигур: мой первый шеф В. Ю. Розенцвейг – в самом начале моей российской карьеры (в Лаборатории машинного перевода), а затем Джордж Гибиан – мой первый американский завкафедрой. Но у них я все-таки работал, хотя главное было не это, а то, что они, как и Е. М., были, имели место, ободряюще присутствовали в моей жизни.

И обоих я огорчил: В. Ю. тем, что стал уезжать из Совка и уехал, а Джорджа тем, что стал уезжать и уехал из Корнелла – в Калифорнию. Как бы предав обоих. Оба спрашивали, что бы такое сделать, чтобы я не уезжал, но мне сказать было нечего, с подобными вещами ведь ничего не поделаешь. И так же было с Е. М., которому я, правда, был никто, не сват, не брат, не сотрудник, не подчиненный, но он сказал: «Алик, дорогой, что сделать, чтобы вы не уезжали?», – и я сказал: ничего, ну или издайте меня в серии «с черепашкой»[67], – но он этого не мог, а я уже не мог оставаться – и уехал…

Я употребил слово «красиво» – и не случайно, потому что Е. М. был очень красив. Когда мы познакомились, ему было около пятидесяти. Он был высокий, может, выше моих 189-ти, брюнет, со значительным мужским, но заведомо добрым, даже мягким, лицом и уже впечатляющей репутацией – научной и житейской. Жизнь его известна. Там были и фронт, и окружение, и выход из окружения, и последующие преследования, и два ареста, и так называемая антикосмополитическая травля, и чудесные удачи – «ритм потерь и приобретений», как он любил выражаться на языке структурной мифологии. Одна красавица-жена, отбитая у знаменитого коллеги, другая, отбитая аж у Лидии Яковлевны Гинзбург… Кстати с Л. Я. я познакомился именно через Е. М., в гостях у него и Ирины Михайловны… У них же – с замечательным математиком и заодно любителем теоретической поэтики (в частности, нашей с Ю. К. Щегловым) Юрием Маниным.

Я сказал «мягким» – и тоже не случайно. Е. М. был мягок, какими бывают мужественные люди, повидавшие виды и устоявшие. Помню, как в кулуарах круглого стола о структурализме в журнале «Иностранная литература» драматической осенью 1968 года он призывал меня держаться помягче – я по молодости рвался в бой. Стояла, вернее кончалась, оттепель, и нам еще казалось, что все возможно, а Е. М. и люди его поколения и постарше (включая моего папу, 1907 года рождения), конечно, узнавали в ситуации очередные крутые горки, укатавшие на их памяти не одну сивку… (Тогда в журнале собралась на редкость пестрая компания: помимо нас со Щегловым и Е. М., помню В. Б. Шкловского, Б. Л. Сучкова, П. В. Палиевского, Вяч. Вс. Иванова, Г. С. Померанца…).

С папой его роднила одна щемящая черта. В речах каждого из них часто фигурировала фамилия научно посредственного, но официально влиятельного коллеги. У папы этим bête noire был тогдашний зав консерваторской кафедрой, у Е. М. – некий «главный фольклорист» Москвы. «Что на это скажет NN?», «Не помешает ли NN?»… Сознавать зависимость великолепного Е. М. от какого-то NN было унизительно – но такова была селяви, и с этим, увы, приходилось жить.

Не то чтобы мы с Е. М. совсем ничего не делали вместе. Он и Ирина Михайловна были постоянными участниками моего домашнего семинара по поэтике (1976–1979), а после моего отъезда приютили его у себя, и он продолжался уже в качестве семинара Мелетинского.