Все течет

Жаловаться вошло в привычку отца, защита сына – в привычку матери. Так они перекликались – через коридор и столовую – из кухни в магазин.

– Над чем он трудится? Над чем он сохнет, хотел бы я знать? – кричал отец.

– Так он же математик! – восклицала мать, возникая из кухни. – Весь мир это уже знает. В Японии это знают, а ты не знаешь!

– Математик! – сардонически отвечал отец, топая ногами. – Как я понимаю, математик – это прежде всего господин с трезвым умом и ясным расчётом. Моисей не может дать правильно сдачи с пяти рублей, он ошибается. Ты слышишь это? О н о ш и б а е т с я! Так что же он делает в математике? Ты знаешь?

– Знаю. Его математика не денежная. Он смотрит глубже. Он разбирается в жизни, в вечности…

– О н с м о т р и т! – рычал отец. – Что он в и д и т? Ему дают трёхрублёвую кредитку вместо десятирублёвой, так он берёт – и д а ё т ш е с т ь р у б л е й с д а ч и! Все фальшивые деньги в городе идут в этот магазин, когда публика видит, что Моисей стоит за прилавком.

– Ша! Он же пишет!

– О н п и ш е т! Он уже всё знает лучше всех – и он не может заработать куска хлеба! Он не помогает отцу! Ты называешь его хорошим сыном?

Мать подходила вплотную и начинала говорить горячим шёпотом, голосом верующего, голосом фанатика:

– Ты подожди, Борис, ты подожди! Великое дело идёт медленно. Дай ему время. Дай ему свободу!

– Ждать?! – бушевал отец. – Ждать чего? Он не спит, он не ест, он отказывается жениться. Он ещё не заработал на фунт керосина. Если б ты не приготовила ему одежду, он ходил бы голый и не заметил бы этого. Он нарушает все законы природы – так чего же ты ждёшь? – Отец раскатывался саркастическим смехом. – Нет, Роза, я хотел бы не такого сына…

– Шш… шш… Не греши! – пугалась мать. Она кидалась к нему, ладонью закрывая ему рот. – Что ты говоришь, Борис! Опомнись, опомнись! – Она обнимала его и гладила по голове, чтоб успокоить. – Сядь, – ворковала она, – что ты! Ведь ничего не случилось!

Полная, всегда неряшливо одетая, с растрёпанной причёской обильно вьющихся волос, всегда слегка вспотевшая от плиты, всегда пахнущая последним кушаньем, которое она готовила или ела, Роза вдруг принимала вид какого-то величия: она была матерью гения. Это от неё, не от отца, сын унаследовал лучшее, что было в нём, в его национальности: полёт, выше, дальше, веру в вечное. Это от неё он получил способность верить в идеальное, в духовные возможности человека. От неё его незлобие, душевная тишина, надежда. От отца он получил парфюмерный магазин.

– Борис, разве мы живём для э т о г о дня? Мы не живём для «сегодня». Мы живём для того дня, когда издалека, из других стран будут приезжать в этот город, потому что здесь родился, живёт и работает Моисей Круглик. Они будут стоять перед этим домом… они не решаются его беспокоить… Годы пройдут, нас не будет… Старики будут показывать детям на дом: «Дети, смотрите, здесь жил и работал Моисей Круглик». Прохожий замедлит шаг и посмотрит на эти окна: «Он здесь жил!» Весною учитель поведёт гимназистов на экскурсию. Они будут идти парами, и он им скажет: «Здесь. Мы пришли. В этом доме жил и работал Моисей Круглик!»

Нет, как она любила сына! Как в него верила! Слёзы счастья катились по её лицу.

– Борис, мы живём для т о г о дня… мы оба трудимся для т о г о дня… мы даём сыну свободу работать для вечности…

Её вера передавалась отцу. Он успокаивался. А она заканчивала прекрасным аккордом:

– И найдётся мудрый человек, и, стоя тут, под окном, он скажет: «Отец Моисея Круглика был т о ж е великий человек: он понял сына, он не мешал ему, он поил его, кормил его, одевал его, он сам работал за него… Будем ему благодарны!

И, поцеловав успокоенного мужа, она торжественно отправлялась в кухню.

Оттуда она добавляла уже обычным тоном:

– А он хочет, чтоб его сын пил, ел, одевался и стоял за прилавком, как другие дети… Чтоб он был сначала приказчиком, потом хозяином небольшой парфюмерной лавки – и это всё?! Мне странно…

Борис ворчал что-то непонятное в ответ.

– Он хочет, чтоб его единственный сын был как все, пил как все, одевался как все и всю жизнь стоял в лавке за прилавком… Много радости родить такого сына?

В это время их сын сидел согнувшись над своим столом. Слышал он всё это? Не слышал?