Все цвета моей жизни

– Но не в том смысле, что чокнутый. Необычный, – говорит он, снова тасуя карты и глядя одним глазом на меня, одним на колоду, хоть это почти невозможно. – Из таких, у кого есть дар. Он видел по-особому. Чувствовал по-особому. Один глаз у него был стеклянный, вот такой, – и он косит глазами. – У тебя такого нет. А может, есть, да за очками не видно.

Я снимаю очки. Чуть прищуриваюсь, даже при тусклом свете паба.

Он разглядывает мое лицо, и на его глаза наворачиваются слезы.

* * *

В мире я не единственный человек с такими способностями. Нет, есть отравленные тем же ядом, только, в отличие от меня или окружающих, они не видят в нем загадочного, малопонятного, пагубного проклятия.

Мать наитием понимает, когда мужчина не подходит ее дочери; мать всегда видит, что скрывается за обаянием, видит за маской настоящее лицо. А если не видит, то ощущает. Полицейский следователь чувствует что-то нутром, когда встречается с человеком, выслеживает кого-нибудь, слышит алиби и понимает, что оно липовое, голова у него сразу начинает восстанавливать слова и сопоставляет их с правдой. Женщины, которые знают, что поздно вечером не стоит идти одной по темному переулку, чувствуют, как на шее у них волоски поднимаются дыбом, когда вроде бы рядом никого нет, хотя на самом деле это не так. Эти врожденные инстинкты не просто так есть у нас всех, потому что нужны нам всем; с незапамятных времен они помогают выживать. Современная жизнь такова, что мы забываем о них, но они никуда не делись, в одних сохранились лучше, чем в других, только дремлют и ждут, когда пригодятся.

Или отец, который последний раз видел дочь, когда той было семь лет, за несколько недель до того, как ей исполнилось восемь, а через шестнадцать лет, когда она входит, чутьем понимает, кто это такая.

* * *

– Хью говорил мне, что ты какая-то особенная, – говорит он, перебирая карты и изредка поглядывая на меня.

Я без очков. Я хочу, чтобы он меня видел. Хочу, чтобы видел, сколько времени прошло с тех пор, когда мы виделись в последний раз.

Я знала, что Хью всегда поддерживал с ним связь, но сама предпочла оборвать ее.

– По-моему, это Хью особенный, – отвечаю я.

– Ты всегда такая была, – говорит он с улыбкой. – Ходила за ним, как хвостик. Хотела есть то же, что Хью, играть в то же, во что играл Хью. И он тебя не прогонял; всегда очень хорошо к тебе относился. Терпеливый с тобой был, добрый.

– Он и сейчас такой же.

– Вот и хорошо. Я всегда знал, что с ним ты в надежных руках.

Повисает длинная пауза, и она говорит то, о чем оба мы говорить не хотим. Я не хочу делать этого: быть такой предсказуемой, появиться после почти двадцати лет горечи и бросания упреков друг другу. Но даже я – земной человек, в конце-то концов.

– Не надо было тебе так с ним поступать. Повесил нас всех на него. Знал же, что она ничего не сумеет.

Он смотрит на меня с таким больным выражением на лице, как будто бы хочет поговорить о чем угодно, только не об этом.

– Вот никогда не думал, что она будет плохой матерью, Элис. Она была плохой женой, плохим человеком, но я подумал – вот уйду, и хочешь не хочешь ей придется быть хорошей матерью.

– Интересно так рискнуть, но оно и понятно: ты ведь игрок по своей сути, – говорю я не зло, а спокойно, как сторонний наблюдатель.

– Да, это ужасная правда, и мне очень жаль. Я и минуты больше не мог с ней пробыть. По-моему, мы бы с ней друг друга поубивали. Мрачно было, в общем. Считалось, что я уеду, устроюсь как-нибудь, сам встану на ноги и смогу поставить на ноги тебя, но… как-то получилось, время шло, и того, что у меня было, тебе бы не хватило. Не мог я положить тебя спать на полу или на раскладном кресле, не мог найти такую работу, чтобы взять тебя к себе насовсем. Я спрашивал у нее, можно ли забрать тебя на лето, на выходные. Нет, нет, нет – всегда нет. Что мог, я тебе посылал. Открытки и все остальное получала?

Я киваю.

– Когда я звонил, она не разрешала с тобой говорить. Всегда кончалось тем, что мы с ней ругались. Так я и перестал звонить…

Помолчав немного, он договаривает: «С Хью-то связь была. Извини, что плохо получилось с тобой и с Олли».

* * *

Симус сдает карты.

– Смысл в том, чтобы набрать свою пятикарточную комбинацию с помощью пяти карт из семи, которые у тебя на руках. Раскрытие – это когда остальные игроки открывают свои карты и определяют, кто выиграл. А выигрывает тот, у кого карты лучше всех.

– Но у тебя были не лучше всех, – возражаю я.

– Если у тебя не лучшие карты, – отвечает он, – блеф к твоим услугам. Но в любом случае лучше иметь лучшие карты.

Мы играем несколько часов. На следующий вечер еще несколько часов, на следующий вечер – еще несколько. Я проигрываю, когда у него лучшие карты, и выигрываю, когда уличаю его в блефе. И так каждый раз.

Ему нравится играть со мной не потому, что нравится выигрывать, а потому, что он знает – со мной блеф не прокатит, а уж в блефе-то он силен. Когда он играет со мной, то совершенствуется в честной игре. Он досадует, когда я его уличаю. И выдают его не только цвета: клубнично-красным становится нос с огромными волосатыми порами.