Все уезжают

После всего этого я приготовилась к сожжению на костре, так как, разумеется, призналась бы, что книга моя; не хватало еще, чтобы этим вопросом продолжали мучить Лусию — она и так натерпелась. Мне же, кроме школы, нечего терять. Родная мать меня не осудит так, как это сделал в отношении Лусии ее отец, бессердечный тип, даже не заикнувшийся о том, что его дочь подверглась избиению.

Уже известно, что лейтенант избил Лусию, но Алан, завершив собственную защиту, выставил его в еще более неприглядном свете.

Он начал с рассказа о своей работе и вновь повторил то, что всегда говорил во время теоретических дебатов: «Идея — это самое важное, и она оправдывает средства». По его словам, именно поэтому на стенах появляются надписи, доказывающие, что революция не завершена. Затем, смешав все в одну кучу, он заявил, что Лусия не рассказала всю правду о гнусных действиях лейтенанта, который не только избивал ее, требуя отдать книгу и сказать, от кого она ее получила, но и пытался изнасиловать. Лусия сидела ни жива ни мертва, а он грозно на нее смотрел. Этот набор разнообразных взглядов, которым он владеет, мне хорошо знаком. На сей раз это было выражение номер двадцать два: взгляд грозного покорителя сердец.

Лусия так перепугалась, что расплакалась. Алан сказал, что она просто не хотела бросить тень на армию, к которой принадлежит и ее отец. По словам Алана, она страдала молча и лишь перед самым началом обсуждения не выдержала и, превозмогая себя, во всем ему призналась. Про меня Алан сказал, что я слушала радио, потому что моя мать постоянно посылала мне из эфира приветы, чтобы подбодрить, и что как раз в это время шла программа «Добрый вечер, город», которую она готовит и ведет.

Алан не перестает меня удивлять. Откуда он знал о маминой программе, о том, когда она выходит в эфир, и тем более о моих эмоциональных потребностях? Никогда бы не подумала, что он снизойдет до того, что типы вроде него именуют «самодеятельностью».

В конце он опять вернулся к своей работе, и на этот раз с головой погрузился в постмодернизм. «Постмодернизм — вернейший признак упадка, в котором пребывает капитализм», — заявил он и добавил, что «лишь тогда, когда мои идеи перестанут быть революционными, у меня появятся причины для опасений». Почти никто ничего не понял. Однако преподаватели были в восторге и удалились на совещание. Я прекрасно знаю, что в понятия революции и постмодернизма он вкладывает совершенно иной смысл, нежели наши наставники, но что поделаешь, это еще одно большое недоразумение, и на сей раз в нашу пользу.

Communication breakdown[22]. Цельность нарушается, когда, чтобы защититься, ты вынужден сочинять истории. Как будто недостаточно одной действительности. Нас заставили соединить правду с ложью. Мы росли такими, скрывая книги, мысли, родственников. И теперь уже неважно, лжем мы или манипулируем действительностью. Человек, избивающий женщину, вполне способен ее изнасиловать. Такой субъект, как лейтенант, действительно может оказаться зверем. Как сказал Алан: «Кто же тогда враг — дед Лусии, пишущий книги, которые нам запрещают читать, или лейтенант Роландо, выплескивающий на нас свою злобу?»

Так кто же враг?

Все ему аплодировали. Нас троих оправдали, хотя и вынесли строгое предупреждение с занесением в личное дело. Да это неважно: личные дела ни для чего не нужны, когда-нибудь им надоест их читать, и тогда они сожгут все эти записи на костре, как сожгли дело моей матери во дворе бывшего Country Club, где сегодня располагается школа. А что будет завтра, одному Богу известно.

Слушая, как Алан защищает Лусию, я думала о том, что в любой группе в любом десятилетии в любом уголке земного шара непременно находится юноша, успевающий защитить женщину. Одни из них становятся героями, другие — мучениками. Вальдо Луис, приятель моей мамы, был убит средь бела дня зимой 1970 года, потому что кто-то захотел помешать ему защитить ту балерину, его сокурсницу. Сейчас Алан рассказал эту историю, почти ради нас, принеся себя в жертву, хотя на самом деле его проблема смешалась с нашей, и в итоге, оправданные, мы вышли через широкие ворота, распахнувшиеся благодаря его тарабарщине.

Правда помогла или вранье, не знаю. Незадолго до нашего избавления Алан, Лусия и я зашли поговорить в мужскую уборную. Ни жуткая вонь, ни любительские граффити не могли отвлечь нас от основной темы. Это было смешно: Алан без конца спрашивал Лусию, понравилась ли ей в конце концов книга деда. Лусия то плакала, то смеялась. Алан не переставая курил. На меня он не смотрел.

Когда вынесли вердикт, он поцеловал меня в губы в присутствии преподавателей и всех родителей. Я чуть не умерла со стыда; казалось, его губы никогда не разъединятся с моими. Это был первый настоящий поцелуй в моей жизни — те, что были до этого, можно не считать. Это был почти мой первый поцелуй. Непонятно, как все это вышло. Да и можно ли это понять? Позже, в машине своего отца, он снова про меня забыл — когда мы подъехали к моему дому, попрощался так, будто ничего не произошло.