Все ураганы в лицо

Начальник дивизии воспрянул духом. Ничего устрашающего в облике и в словах командарма не было. Даже доверил командовать парадом.

Но начдив доверие командарма истолковал по-своему: пусть не задирает нос комбриг Плясунков! Они — боевые, они — герои! А командарм предпочел им все-таки Николаевскую. Давно хотелось Дементьеву свести счеты с Плясунковым. Кажется, представляется удобный случай унизить этого задаваку.

Враг не дремал: по Уральску поползли слухи один нелепее другого. Дескать, Фрунзе — немец, царский генерал, собирается ввести в войсках муштру, скрутить всех народных командиров и комиссаров.

Слухи взбудоражили гарнизон Уральска. Слухам верили. Во-первых, почему командарм поручил командовать парадом мятежникам? Во-вторых, почему он отправился сразу в Николаевскую, которая не участвовала во взятии Уральска, а не в прославленную Первую бригаду Кутякова? Парад решил провести, муштровать! Особенно бесновался Плясунков, временно исполняющий должность командира Первой бригады.

— Проучить царского генерала надо, проучить! Чтобы он и носа сюда боялся сунуть.

Фрунзе не подозревал, что все складывается против него. Началось во время смотра. Решив во что бы то ни стало унизить Первую бригаду 25-й дивизии, командующий парадом Дементьев поставил ее за обозами своих войск. Это вызвало взрыв гнева. Плясунков скомандовал своей бригаде, не дожидаясь окончания смотра:

— По зимним квартирам марш!

Бойцы разбрелись кто куда.

Открытое неповиновение.

Фрунзе видел: войска разболтаны, никто не занимается боевой подготовкой, дисциплина носит условный характер: хочу — подчиняюсь, хочу — нет. Разложение зашло далеко. На совещании он показал командирам и комиссарам их истинное неприглядное лицо. С вольницей пора кончать!

С совещания расходились хмурые, раздосадованные и обиженные. Особенно был зол Плясунков. Какой-то немчик, царский генералишка, посмел делать замечания боевым красным командирам, ему, Плясункову, воспитаннику Василия Ивановича Чапаева! Разве не он, Плясунков, сам, без подсказки, создал в прошлом году красногвардейский отряд из крестьян Самарской губернии? У Чапаева командовал полком. Взял Уральск. Дважды тяжело ранен. А тут приезжают всякие…

И Плясунков стал подговаривать командиров устроить суд над командармом. Вызвать в штаб Первой бригады — а там видно будет. Если явится с охраной, поднять дежурные части, арестовать Фрунзе.

С конным ординарцем Плясунков прислал командарму письменный ультиматум: «Предлагаю вам прибыть в 6 часов вечера на собрание командиров и комиссаров для объяснения по поводу ваших выговоров нам за парад». Михаил Васильевич был возмущен анархистской выходкой Плясункова и не счел нужным отвечать ему. Имелись дела поважнее, чем вступать в перепалку с разболтанным командиром: следовало провести инспекцию интернациональных батальонов, состоящих в основном из венгров. Венгры отличались хорошей дисциплиной и первоклассной подготовкой. Их можно было поставить в пример таким, как Плясунков, использовать на более уязвимых участках. Но Плясунков не унимался. Он вообразил, что Фрунзе струсил, и послал нового конного ординарца с повторным ультиматумом: «Предлагаем дать немедленный ответ, будете ли вы на собрании или нет».

— У него поэтическое дарование, — сказал Михаил Васильевич начдиву. — Все время говорит и пишет в рифму. Придется ехать. С поэтами я умею разговаривать.

Начдив радовался, что удалось поссорить командующего со своими соперниками, но все-таки побаивался, как бы с ним чего не случилось. Стал отговаривать:

— Не советую ехать. Пусть перебесятся. Голову сложить можно. Кто он, этот Плясунков? Мальчишка! Двадцать два года. Остался на три дня за Кутякова и вообразил себя комбригом. Одним словом, любимчик Чапаева. Прежний командующий вынужден был этого Чапаева от греха подальше в Москву отправить.

— А чем же не понравился ему Чапаев?

— Строптив, необуздан. Все помнят, как начдив Захаров вынужден был снять его с бригады. И что, вы думаете, сделал Чапаев? Он велел Плясункову и Кутякову не выполнять приказы Захарова, а выполнять его, Чапаева, приказы. Вот отсюда и идет анархия.

Фрунзе слушал с интересом. Чапаев! Если Плясунков у него был любимчиком, то чего ждать от других?

— Я еду к Плясункову.

— Возьмите для охраны хотя бы роту.

— Обойдемся!

Фрунзе был возбужден, почти задыхался от ярости. Пока ехали до штаба бригады, старался овладеть собой. Знал себя: в гневе он был страшен, хотя такое случалось с ним очень редко. Но сейчас он был в состоянии пристрелить этого Плясункова. Но знал: случись такое — все рухнет! Выдержка, и только выдержка. Он был облечен слишком большими полномочиями, чтобы бояться чего-нибудь или кого-нибудь. Он должен раз и навсегда сломить железной рукой все проявления анархизма — иначе ему здесь нечего делать, придется сдать армию другому. Въехали в какой-то двор. С потемневшими от гнева глазами и сжатыми челюстями вошел он в накуренную комнату, где собрались командиры бригады. Никто не встал, не поднялся ему навстречу.