Все в руках твоих

Им было не ведомо, что в братском ордене,  среди них был особенный собрат, который не только, как они, проникая в сон, путешествовал по сонному разуму, узнавал тайны, страхи, сокровенные желания спящего, но мог, вливаясь в сон, пугать, изводить кошмарами, причинять боль, и даже приводить наказание в исполнение.  Старшие в Ордене знали, что есть такой Брат, но Отец скрывал имя, не желая множить зависть среди детей. Однако Ло тяготился своей особенностью, потому что к особо сильному дару прилагалось умение чувствовать  эмоции бодрствующих людей, угадывать их мысли, что делало его  одиноким и несчастным.

Никто не догадывался, почему он столь нелюдим, почему отвергал дружбу и симпатию и отчаянно всех презирал. Его считали диким, заносчивым, самоуверенным, самовлюбленным, а на самом деле Долон чувствовал себя несчастным, отверженным, разочаровавшимся в людях. Лишь он один в полной мере знал степень человеческого эгоизма и лицемерия. Только ему было ведомо, каково это  - знать, что о тебе думают на самом деле, что в тебе больше всего ценят власть, что за уважением и добрыми словами скрывается горькая, злая смесь зависти, страха и желания задобрить.

Единственным, кто в минуты отчаяния утешал и заботился о нем и, не страшась, принимал таким, какой он есть, был Отец – глава ордена. И сейчас он надеялся на него, нуждался в его даре, а Ло ощущал себя беспомощным и ничтожным, ходил кругами и не мог ничего сделать, потому что был «слеп».

«Смешно, еще вчера я был заносчив,  самоуверен, чувствовал силы сотворить всевозможное, а сейчас ощущаю себя бессильным, вонючим, слепым! - с сожалением усмехнулся Ло, обнюхивая  мокрую от пота рубаху. - Эта крыса притаилась где-то совсем рядом, присматривается, насмехается и скоро выйдет на охоту, а я ничего не могу предпринять. Дождется темноты и пойдет убивать, упиваясь своей неуловимостью, чтобы разъезжающиеся поскорее разнесли по округе страх и ужас, подтверждающие  неуязвимость и избранность непроглядных».

Хозяева харчевен, постоялых домов, питейных заведений  беззаботно готовились к вечеру, предвкушая громкий звон монет,  и по воздуху плыли аппетитные, манящие запахи, от которых нестерпимо сводило живот. На какую улицу не сверни, ото всюду пахнет едой, сытостью, покоем. Никто не предполагал, что вскоре может наступить буря, которая лишит жителей города  равновесия и праздничной благодати. У Долона не было сомнений, что враг совершит нечто жестокое, безжалостное, кровавое, с большим количеством жертв, чтобы обросшая домыслами и приукрашенная страхом история расправы наводила на людей трепет, который бы заставил бы их во тьме, тихим шепотом задавать вопрос: почему всесильный Орден допустил это?

Ожидание подлого удара, изматывающие тщетные поиски, недопущение появления тревоги и паники среди горожан забирали много сил. Охранники снова обошли все трактиры и места, где он мог бы остановиться на ночевку, прочесали весь город, все пустынные, заброшенные места, но не нашли ни следа. Темный, зная, что его ищут затаился и выжидал.

«Что помешало ему этой ночью совершить новое нападение? Чего дожидается и кого выискивает? Как убежал от Иваи? - думать об этом было неприятно, но он чувствовал, что что-то упустил.  Иначе чего непроглядному выжидать, если он знает, что его ищут и все окрестности прочесывают?  - У него какой-то план или он решил поизводить нас, упиваясь нашей беспомощностью».

Чем больше у Ло крепло это подозрение, тем больше  был раздосадован, что раньше не додумался подробнее расспросить Иваю и Тамаа.

«Кто-то из них должен дать подсказку!  - он скривил злую усмешку. Не нравилось ему все это.  – А если рассказы разойдутся, кому верить: сестре или Тамаа, которую не чувствует?»

Когда отпер дверь и вошел в помещение, Тамаа грустная и испуганная сидела на матрасе и обнимала руками колени. Увидев, кто пришел, на ее лице появилось такое странное, своеобразное выражение, что Ло не мог понять:  она обрадовались или огорчилась его появлению.

      Он очень устал, поэтому принес низкую скамейку, которую с грохотом поставил на каменный пол, плюхнулся на нее и вытянул уставшие ноги в пыльной обуви. Прислонился спиной к прохладной спине и расслабленно вздохнул.

     - Не облокачивайся, заболеешь. – предупредила Тома, заговорив с братом первой. Увидев его непонимание, поспешила пояснила:  - Если после жары, разгоряченным напиться холодной воды или прислониться к холодному, можно заболеть.

     Долон  ничего не ответил, продолжая сидеть молча. У Тамары на душе стало тревожно.

    - Будешь снова требовать покаяния? – спросила она, посмотрев на него из-под ресниц, но он хранил безмолвствие, словно стал немым. Глубоко вздохнув, Тома произнесла: – Ну, хорошо, я раскаиваюсь в произошедшем. Не надо было так танцевать. Я больше не буду. –  потом подумала и на всякий случай уточнила. – Я больше не буду так танцевать прилюдно.

      Молчание затягивалось и давило. Было совершенно не понятно, чего Брат от нее хочет, и Томка начала волноваться сильнее.