Все зеркало

Мама всплеснула руками и села на ступеньки крыльца. В ее глазах, как в кривом зеркале, отражался он – маленький, больной и бесконечно любимый.

– Куда? Разве ж тебе дома плохо? Ну куда ж ты, Андрюшечка, пойдешь… Тебя же, как ребенка, любой обманет.

– Б-б-блок-к-к…

– Блокнот? Сейчас принесу!

Пока мамы не было, он вспоминал вчерашний разговор. Альва звала его с собой, звала в море, где ее родной дом, где жизнь проста и честна. Он тогда не понял, как проживет в воде без жабр и хвоста, но она только улыбнулась.

Андрею хотелось уплыть с нею, увидеть огромный подводный мир, в котором нет людей, но… Как же мама?

– На, – в руки ему лег все тот же розовый блокнот, – еле нашла.

Он подумал, хорошо подумал, прежде чем написал: «Я ХАЧУ УЙТИ С АЛЬФАЙ».

– Альфа?.. Турчанка, что ли, – шепнула мама. Она погладила его по спине, взъерошила волосы. – А ведь сплетничали ж бабы, что видели тебя с кем-то, а я всё им рты затыкала.

Он посмотрел на нее – можно? Она помнила этот взгляд и упрямое выражение лица с его детства, когда он просил о чем-то. Если запретить, он послушается – он хороший сын, сделает так, как она велит, – но обида надолго поселится в голубых прозрачных глазах.

– Страшно мне. Ну куда я тебя отпущу?.. одного, невесть с кем…

«Я НЕ ОДИН».

– Не один, конечно, не один, – сказала мама. Она держалась за его плечо, словно в любую секунду он мог исчезнуть. – У тебя есть я, папа, братик и сестричка. Смотри, как нас много!

Андрей напряг все силы, чтоб сказать то, что вызревало в нем то ли со дня встречи, то ли с самого рождения.

– Я хоч-ч-чу с н-ней.

Мама кивнула.

Они просидели на крыльце допоздна: лапчатые виноградные листья не пропускали свет, но Андрей видел, что солнце зависло над макушкой и скоро соскользнет вниз, упадет в далекое море. Мама собрала ему припасы и, не сказав ни слова, поцеловала на прощание. Она еще долго стояла на улице, провожая его взглядом.

Возле магазина шумела стайка мальчишек. Один из них, самый высокий, свистнул и закричал:

– О, дурачок! Эй, дебил, ты меня слышишь?

Андрей шел, не обращая внимания на крики. Рано или поздно им надоест и они отстанут. В окне он увидел отца – тот отступил назад, отгораживаясь от происходящего стеклом и полкой с макаронами и крупами.

– Ну как там рыбалка? – кричал мальчишка. – Или тебе нельзя ловить рыб, ты ж их… любишь?

За спиной загоготали. Кто-то швырнул ему в голову огрызок яблока.

– Дебил, а туда же!

– Тихо, тихо, а то он ща побежит жаловаться мамочке. К осени как раз справится.

– Долбанутый!

Они не пошли за ним, остались в тени магазина пить пиво из одноразового стаканчика. Андрей спустился к реке, чтобы не встречаться с людьми, и побрел к пляжу. Насмешки его мало трогали – привык. Но в последнее время, общаясь только с Альвой, он изменился: начал понимать то, что раньше было загадкой, подмечал в людях разные мелочи, выдающие их настроение. Это казалось чудом. Вот и нынешние мальчишки – они дразнят его потому, что боятся. Боятся стать такими же, боятся отстать от друзей, боятся, что их самих будут дразнить. А он ничего не боится. Ну, почти ничего.

Альвы снова не было. Но теперь он не беспокоился, знал ее привычку подолгу пропадать в реке, заплывая далеко-далеко.

Развел огонь, поставил вариться кашу – в сумке оказалась пачка гречки – и залез в шалаш. Все свое имущество он вымыл или простирнул, сложил в аккуратные стопки и связал полосками ткани из разорванной рубашки. Выбил старый ковер, встряхнул подушки, аккуратно спрятал телевизор в сумку и засунул под стол, чтоб не намок.

На небе засверкал тысячами звезд пышный хвост Млечного пути, и только тогда Альва вынырнула неподалеку от берега. Андрей ждал ее и нисколько не удивился, когда, подчиняясь ее свисту, островок окружили десятки русалок. Старые и молодые, женщины и мужчины – племя, пришедшее из моря, пело ему песнь приветствия.

Вода замерцала, когда он погрузился в нее по пояс. Альва приникла к нему сзади, крепко обхватив голову холодными пальцами, прижалась к спине прохладным телом. Ее семья – он находил в лицах столпившихся вокруг русалок общие черты – напевала что-то неразборчивое. Андрею виделось, как дельфины плывут над ним, цокая недоверчиво; как склизкие медузы скользят по коже, и от их следов разгорается жар; как от когтистых рук к нему тянутся молнии. Его пронзила боль, и он выгнулся, касаясь затылком воды, не чувствуя себя, теряясь в реке, в небе, в темноте, полной глаз и шепота. Он пропал, упал, истаял, провалился в духоту, где не было воздуха, не было Альвы, а была только тьма, и темнота, и пустота, – и тогда открыл глаза.

Если бы кто-то оказался свидетелем, заставшим сияние в плавнях, он бы подумал, что местный дурачок все же добился своего – поджег себя. Если бы он, этот неизвестный зритель, остался наблюдать за огнями, то увидел, как поднявшаяся волна, которой неоткуда взяться в тихой реке, подхватила и понесла изломанное тело человека. Но никого не было, никто ничего не заметил, и Андрей просто исчез для всех. Подумаешь, какой-то дебил. Наверняка утонул, а тело не найти – сомы доедают.