Все зеркало

– Маме привет передавай. А я тут, видишь, решила поплавать. На пляж идти стыдно – не девочка, – так я тут… тихонько поплаваю. Пригляжу, что на реке да как. Ты же знаешь, я заметливая.

Он только кивнул и, подхватив сумку, зашагал прочь по тропинке.

Мягкая трава от жары засохла и скукожилась, кое-где виднелись выжженные пятна, от которых тянуло гарью. Он миновал выезд на трассу и свернул на свою улицу. Пес залаял еще издалека, заслышав знакомый запах, на него прикрикнул отец. Из-за забора долетали звонкие детские голоса.

– А, это ты, – встретил его отец, когда Андрей распахнул калитку. – Я ж думаю, чего это Дружок… а это ты. Мать, встречай гостей!

– Каких еще гостей? – Мама выскочила на порог растрепанная, вытирая полотенцем руки. Пара детишек мал мала меньше таращились на Андрея, прячась за ее юбку. – Андрюшечка! Заходи, заходи скорей. А ты, – повернулась она к мужу, – возьми внуков и сходи в магазин. Мороженого им купи, хлеба, и никакого пива. Слышал, никакого!

– Слышал, слышал, – буркнул отец и махнул детям. – Пошли, малявки, дед вам шоколадку купит.

– Мороженое!

– Сам разберусь.

Калитка хлопнула, мама обернулась к Андрею, так и стоявшему на крыльце, и взяла его за руку.

– Вот черт упрямый, все по-своему хочет вывернуть. Заходи, не топчись на пороге.

Они прошли сквозь застекленную веранду, в темном коридоре он обулся в тапки – грязь в доме не терпели – и вошли через комнату на кухню. Там сидела сестра, кормила грудью младенца, еще один ребенок угукал в манеже. Кажется, в прошлый раз у нее было только трое детей.

– Привет, Андрюша, – сказала Марина, подняв на него усталые глаза. – Тебя не обижают?

Он улыбнулся, вспомнив, как однажды в школе сестра отлупила его обидчика, и отрицательно помотал головой.

Мама зазвенела тарелками – ей, выросшей на рассказах о войне и голоде, постоянно казалось, что дети недоедают.

– Я н-н-н-нен-н-н-над-д-д-д…

– Ненадолго? – перебила сестра. Он кивнул, и она обратилась к маме:

– Ма, подай, пожалуйста, блокнот. Пускай Андрюша напишет.

– Ой! А я ж о нем и забыла, дура старая, – сокрушалась мама, роясь в ящиках кухонных тумб. Мелькали свертки с гвоздями, ножницы, сломанная велосипедная педаль, мотки ниток. Наконец под коробкой с крючками отыскался розовый блокнот и розовая же ручка с перышком, прикрепленная к нему цепочкой. – На, сынок, напиши, если не хочешь говорить.

Андрей сел рядом с сестрой и задумался. А потом, собрав разбегающиеся мысли, вывел крупными угловатыми буквами: «МНЕ НАДА ЛЕКАРСВО». Заглядывающая из-за плеча мама навалилась на плечо всем телом, выхватила блокнот.

– Лекарство? Ты заболел? – Она развернула его голову, потрогала лоб, зачем-то заглянула в уши.

– Н-н-н-не я.

– А кто? – спросила Марина, укладывая уснувшего малыша в манеж.

Он снова взялся за ручку: «РУСАЛКА». В этот раз мама не трогала его лоб. Она нахмурилась и показала блокнот Марине.

– Мам, только не паникуй. Мало ли, что он имеет в виду. Может, придумал что?

Женщины обсели его, окружили. Андрей занервничал – он не любил, когда люди находились так близко.

– Да что он там может придумать? – мама сморщилась, утерла слезы. – В больницу надо класть…

Андрей не хотел в больницу: он лежал в ней давно, в детстве, страдая от холода, уколов и подзатыльников соседей по палате.

– Мам, ну подожди ты. Андрюша, а твоя русалка – она кто?

«РУСАЛКА», – написал он.

– Ладно, попробуем по-другому, – сказала сестра. – Зачем ей лекарство? Она болеет?

Андрей пожал плечами. Он не знал, как все устроено у русалок: болеют ли они, и есть ли у них врачи – будь у него такая болячка, зажила бы сама.

– Возьми тогда, что нужно.

Он поднялся и прошел в комнату, где в шкафу лежала аптечка. Острый запах лекарств сбил его с толку: что нужно взять? Йод или зеленку? Зеленку, она подойдет к ее волосам. И бинт, а то испачканная рубашка плохо отстиралась.

Он вернулся в кухню и принялся собирать сумку: достал консервы, в холодильнике нашел бутылку кваса, завернул лекарства в полотенце и положил в кармашек.

– Ну, не так уж она и больна, – фыркнула сестра. Мама сидела с нею рядом, разом постаревшая и осунувшаяся. Каждый день она ждала от судьбы удара, а теперь, избежав его, не выдержала. – Мам, да все ж хорошо. Вот смотри: Андрюш, а она человек?

Он мотнул головой. Какой человек, если она русалка?

– Андрюшенька, может, останешься? – спросила мама.

Он обнял её – коротко, неуклюже – и вышел из кухни.

Во дворе дети дразнили Дружка, отец пил пиво, сидя под навесом. Он не сказал ему ничего.

Лодка плыла сама, подчиняясь воле течения – весло правило курс, – а он смотрел на облака и видел в них глаза русалки. Темно-голубые, почти синие, а в центре полупрозрачный лунный ломтик. Веки тонкие, белые, вместо бровей – чешуя узорчатая. У него чешуи не было, а ведь с нею наверняка в воде удобней.

Она встретила его на том же месте, словно и не двигалась все то время, пока он плавал домой. Вытащенная лодка подставила брюхо закатному солнцу, а он пошёл к ней. Русалка приподнялась на локтях, села, прижав руку к боку.

– Д-д-д-дай, – выдавил он и показал на засохший ком ила.