Они много говорили – Норман и Смерть. Она становилась все разговорчивее, все любопытнее, на два голоса жадно вытягивая из Нормана все, что он знал. Он читал своим галлюцинациям стихи. Фальшивя, пел песни. Рассказывал о местах, где ему довелось побывать, о людях и нелюдях, которых встречал, о вкусах еды, которую мечтал попробовать. В тишине и бездействии он вспоминал удивительные подробности – как пахла шея мамы, когда она несла его, уснувшего под деревом, через сад к дому, гладила по волосам и улыбалась. Как квокский коммандо Ащорген топорщил горловые перья и его глаза блестели синевой, а в углу комнаты стоял старый списанный робот, похожий на мусорный бак. Как девчонка по имени Айгуль впервые поцеловала его на пляже, и ее губы были сухие и все в песке, а он щурился и не мог рассмотреть ее против солнца. Как наливал себе по утрам кофе – «ристретто». Он любил «ристретто» – кофейный аромат делал его счастливым, обещал хороший бодрый день, исполнение надежд.
– Сейчас что угодно отдал бы за глоток кофе. – Норман стукнул кулаком по мягкой стене и, кувыркнувшись, отлетел в противоположную сторону.
«
«
«
«
«
Норман летал по капсуле, переворачивался, пружинил от стенок и смеялся, хохотал во все горло, и его галлюцинации радовались вместе с ним.
«
И тут Норман понял, почему Смерти нравится, когда он кувыркается. Он понял, почему не взрывается гепта-бомба. Потому, что в контейнере было яйцо!
Норман поспешно проглотил молекулярный ключ, прижался к стене, чтобы липкие нити ухватили его покрепче.
– Держись, птенец, – подбодрил Норман.
Ответил ли тот – этого он уже не услышал, потому что контейнер активировался, инопланетная биомеханика начала растягивать тело изнутри, и следующие десять минут Норман орал так, что сам себя оглушал. А когда все кончилось и покрытое ритуальными узорами яйцо императора Цуса, крутясь, поплыло по капсуле, Норман услышал голос птенца.
– Теперь хорошо, – сказал он на два голоса. – Теперь дышится. Но холодно…
Норман притянул яйцо к себе и обнял, чтобы согреть.
– Значит, ты – не Смерть, значит, ты – Жизнь.
– Двое? – воскликнул Норман через неделю, держа под каждой рукой по птенцу и уворачиваясь от осколков скорлупы, летающих по капсуле. – Нет, я знаю, что бывают яйца с двумя желтками… И раз они бывают – из них кто-то же вылупляется…
Норман припомнил, что в межпланетных буфетах человеческая еда была помечена как подходящая для квоков – значит, обмен веществ у них совместимый и аварийного рациона капсулы хватит птенцам на… некоторое время.
Норман закашлялся, чтобы скрыть отчаяние: через неделю они начнут голодать.
«
«Дай нам имя,» – попросил синий.
Оба были большеголовыми, покрытыми нежным ярким пухом. Глаза у них были кофейно-янтарные, с мерцающими в глубине искорками. У Нормана в детстве была игрушка с похожими глазами. Он помнил, что очень ее любил.
«Ты – Норман, – сказал белый птенец. – Ты – мама.»
Норман устало вздохнул – сколько можно спорить?
«Просто скажи нам свое любимое слово. Вот чего бы ты сейчас больше всего хотел?»
– Кофе, – улыбнулся Норман. – «Ристретто» – чем не имя. Только как делить его будете?
«Об этом мы спросим других мам, – сказал синий птенец, склоняя к плечу пушистую голову с блестящими глазами. – Они уже скоро.»
– Скоро что? – не поверил Норман.
«Скоро нас найдут. Мы их зовем. Они еще далеко, но вдвоем мы можем докричаться.»
Норман погладил птенцов по пушистым головам и разорвал пакет «Авар. рацион универс. со вкус. клубн.».
Все дети фантазируют. Особенно обреченные.
Их подобрал тяжелый крейсер квоков «Ассиз».
Комариный писк аварийного маяка спасательной капсулы больше месяца выцеживал из эфира весь флот Кша-Пти, подвешенный в подпространстве Лема. Сигнал искажался так, что найти капсулу было бы невозможно без указаний обеих Кружащих в Верхних ветрах – в династии Татлей телепатическая связь внутри семьи очень сильна.
Крейсер втянул капсулу на борт, активировал в отсеке гравитационное поле. Обе вдовы Императора нервно раскрывали и закрывали маховые перья, ожидая, когда капсула откроется.
На полу сидел косматый человеческий мужчина, изможденный, бородатый, с диковатым взглядом. На его плечах, держась клювами за спутанные волосы, важно восседали два птенца – синий и белый.