Всего лишь быть

Голод выгнал их из леса поближе к людям. На большую дорогу. Но теперяча, как Сосьва разлилась, по дорогам никто не ездит. В город тоже не сунешься — сразу вызнают по рваным еще в малолетстве ноздрям. Но сердобольные люди выставят сухарей, да еще чего пошамать на порог — принято так на Урале. Силился Парамон всю свою жизнь понять почему так? Почему его душегубца-каторжанина жалеют, знают каково ему в лютые холода или в раскисшую весну по лесу бродить. Откупаются, зло думал Парамон. Как духу лесному жертвуют. Как лешему.

Куст рядом затрепетал. Ударило в ноздри гнилью и сырой землей. Козьма.

— Ну, — спросил Парамон.

— Сидит, Парамоша, — ответил шепотом Козьма. — Вродь охфицер. В одного. Сабля есть у нево, он ей щепу рубит.

— Вродь, — передразнил товарища Парамон. — Ружо есть? Иль пистоль?

— Вродь нет.

— Тьфу, — только и сказал Парамон. Пятеро их было. Всю зиму ховались по заимкам да брошенным избам. Землю жрали. Да и кой че другое, о чем вспоминать не след. По весне только и осталось их − гнилой Козьма да сам Парамон. Уж на что тоже здоровьем крепок, да и то ослаб. А тама офицер целый, да вдруг еще с запасом.

— Спать будет?

— А хер его знат. Не жрет, не спит. Бакланит с кем-то. Молитву чтоль.

Эх, кабы знать заранее. Есть у служивого пистоль или нет?

Парамон пополз сам. Вокруг тьма — глаз выколи. Впереди отсвет от костра. На него и пополз. Гнилушка Козьма следом.

У костра — хорошего, жаркого, не того еле дышащего, что они жгли пока бродяжничали вокруг городка, сидел человек. Тощий, бакенбарды топорщатся только. Тоже в тулупе, да в таком, подобрее, чем у Парамона, а на голове фуражка. Точно офицер поди. Рожа начитанная, усы кренделями. Такого Парамон один в один бы не забоялся. Сабля, оно конечно, того самого — дело знает. Но и он с братцем-кистенем не промах.

— Вот ентот охфицер, — дохнул в ухо Козьма. — Ну его, Парамоша. Начнет ышо саблей махать.

— А жрать че будем? Тулуп мой жевать или шапку твою.

— Здеся, Парамош, места плохие. Говорят, свет прям с неба падат. На кого попал, того и хвать. И к себе. Типа возносят. А мож бесы обманку крутят. В раз не на небеса возносят, а в самое пекло. Наебка, знаш такое?

— Мели, Емеля. Возносятся аха, — оскалился Парамон.

— А я один раз тута в небе видал чево. Такая вот. На тарелищу похожа. Здоровая тока.

— Тарелищу, ты видал хоть раз тарелищу-то? Голотьба.

— Так я ж того, — обиженно засопел Козьма. — В барском доме я еще бывало малым сиживал. Мон па си… Жур па фа… А я вот че думаю? А вдруг не бесы то? А самый что ни на есть божественный свет?

— Тихо ты. Разбазлался.

Офицер у костра тоже вроде как услышал их. Привстал, впился глазами аккурат в те елки, за которыми прятались товарищи, посмотрел-посмотрел, усищами поводил по сторонам да на место сел.

— Ну еще часик подождать, — сказал он и потянулся, аж слышно как кости захрустели.

— Сволота ты, Евстратий. Чтоб у тебя при гипер-переходе — глаз лопнул. Или органика потекла.

Парамон повертел башкой. Никого боле у костровища не было. А голос бабский был.

• Злая ты стала, — сказал офицер и заржал вдруг, как конь.

− Ржи дальше, — сказала невидимая баба. — Только что ты про порченное имущество доложишь? Где у меня все остальное?

— Так и доложу. Андроид серийный номер 34578-зХ слишком погрузился в сеттинг, дал сбой блок, отвечающий за мораль. Модель деградировала. И чтобы выполнять возложенные на него задачи, а именно заниматься сбором информации, вышеназванная модель андроида пустилась во все тяжкие. Выражаясь на местном диалекте, погрузилась в пучину разврата и беспутства. Иначе говоря, пошла по рукам.

Невидимая баба зашипела и пошла крыть заковыристым матом.

Да где же она, все пытался высмотреть Парамон.

− Ты мне бошку срубил, гаденыш. Где теперь тело мое? Тут они таких тел не видали, — не унималась баба.

− Н−да. Планетка так себе. Деградация была неизбежна. Пожалуй, переведу-ка я тебя в режим энергосбережения.

— Давай, — шепнул Парамон Козьме. − Ты его с той стороны отвлечешь, а я уж…

— Боязно, — замялся Козьма. — Вишь, на два голоса говорит. Бес это.

− Да и бес с ним, — отмахнулся Парамон. Ему что бес, что офицер, да хоть сам урядник — так даже лучше. А если тут и баба есть, то и баба пригодится.

Парамон вывалился из леса в аккурат в тот момент, когда офицер отвлекся на Козьму, вошедшего в освещенный костром круг.

− Господом Богом тебя прошу, — начал заунывно Козьма. — Детками малыми заклинаю.

− Чего?

Офицер только к сабле потянулся, а цепочка кистеня уже рвала тугой, горячий от костра воздух. Свист. Клац!

− Ой! — и офицер прижал ко лбу пятерню.

Парамон не успел удивиться тому, что между пальцами вместо кровищи заголубело вдруг словно небо, как офицер, так и не отнимая руки ото лба, ловко вынырнул из своего тулупа и прыжками понесся в заснеженную черноту леса.

− Кудыть? — рванул за ним Козьма, но тут же махнул рукой — мол хрен с ним, сам кончится.

Парамон скривился. Не привык, что от после его угощения кистенем, кто-то так бы резво бегал. Козьма меж тем взял было брошенный на поляне брани тулуп, за что тут же отхватил пинка от старшего товарища.