Всего лишь быть

— Хорош, Зинаида, хорош. Не попорти. Зинка! Вот скаженная. Хватит, говорю.

Так, я, наверное, засну и пропущу концерт, подумала Лиза. Попробовала открыть глаза — а открылся почему-то только один. Она увидела кошку под комодом. Потом и кошка исчезла.

5.

Пашка Оськин пил и думал — прибью, а потом снова пил.

Сначала теплую пивную бодягу, что цедили прямо из канистры. От пива несло стиральным порошком и все время хотелось ссать. Потом пацаны метнулись на «Яве» в продмаг и после уже пили сладковатый, дурманящий разум портвейн «три семерки». Потом пересели на беленькую.

Прибью, думал Пашка пока пил и первое, и второе, и третье.

Он метался по клубу, бычил на всех знакомых и незнакомых. Группа ему не понравилась. Лабали так себе, солист в галифе и с подведенными глазами постанывал со сцены. Пидорасы, думал Пашка. Натуральные. Нет чтоб петь чего-то понятное, живое, про дембель, например, да хоть панк колхозный какой, но только чтоб правда жизни. А не это полупокерское «алчи-алчи».

Или вот была бы песня про то, как я стою и ссу в эту гребаную ночь, горевал Пашка, орошая забор. Он исходил весь клуб, сунул даже кому-то мимоходом в рыло, но Лизки Миловидовой, которая душу ему треплет да гуляет с городскими студентами, нигде не было.

Пашка побрел к Лизке домой. Звезды хороводили над ним. Забор и ветки все норовили сбить его с ног. Он придумывал песни, мычал их себе под нос и тут же забывал.

Свет в доме горел. Лизка видать с кем-то куражилась, естественно положив болт на приличия и Пашкину такую сильную любовь. Пашка перелез через забор, упал в грязищу, рука легла на поленницу, и тут что-то блеснуло во тьме. Топор. Это было самое оно. Пашка сунул топор за пазуху и вошел в дом.

Чего-то Пашке тут сразу все не понравилось. Кошка орала откуда-то из-под шкафа, а ее пыталась выковырять оттуда поленом толстая баба.

Тут же на табурете сидел мужик в распахнутой куртке и рубахе. На коленях он держал что-то круглое, кроваво-красного цвета, размером с мяч. Только из этого мяча в разные стороны торчали волосы. Мужик пытался эти волосы как-то приладить, но те торчали словно налакированные. Что-то знакомое померещилось Пашке в этом мяче через кровавое месиво.

— Ну и падла, — сплюнул Пашка и сунулся в комнату, за занавеску, решив сначала разобраться с Лизкой, а потом уж и с этими древолазами.

В комнате, подогнув одну ногу под себя, за письменным столом восседала Лизавета. Она что-то читала, склонив голову под настольной лампой. Так уютно она сидела в этом оранжевом электрическом круге, так умильно смотрелась в пышной кофте, под которую так неоднократно он собственноручно лазил, что Пашка залюбовался, прислонился к косяку и поплыл.

— И не разберешь че понацарапал, Тургенев хренов, — бормотала Лиза не своим голосом. — Записки охотника, тоже мне… Так-с, Лосьва разлилась от края до края. Серое небо светилось красным, уходя в полновесный закат… Документалист-натуралист. Потому что червоточина открылась, е-мое, дурень ты деревенский. Тэк-с… А вот… Девица Яхонтова… Божественный цветок мироздания увядший так не кстати… Б-э-э-э. Пафнутьев походил на пьяную мышь… Тэк-ссс…. Владелец ночлежки Оськин, с лицом одутловатым и пропитым, прощелыга каких свет не знал…

Пашка, услышав свою фамилию, проснулся.

— Лизка, — сказал он. — Прибью.

Лизка повернула к нему лицо, и обернулась совсем не Лизкой. Кожа белая, глаза синие.

Незнакомая девка сладко потянула. Брызнули во все стороны черные волосы, как змеи разметались по плечам.

— Стой, пока — сказала Лиза-не-Лиза. — Не мешай. После покувыркаемся.

Пашка послушно встал рядышком.

— Так-ссс… Где тут?.. Ага. Упырь в наших краях больше не появлялся. Папюс недоразвитый! Ну какие упыри? Гусара объявил в розыск, но поганец, конечно, убег. Поганец. Не то слово! Он уж поди в кольце Ориона к тому времени был. Тело где? Где тело мое? Пчелки склоняются над каждым цветочком, над каждой… словно скорбят… Идиотина тупая! …а тело… Тело! …пролежав на льду два месяца, так и не тронутое разложением… Еще бы! …дуралей Оськин, как говорят, придал огню. Показал потом, что тело его пугало. А местный дворник пристрастился в погреб ходить и… Тыкать естеством… Вот нравы, а!? За что — был… Вот же собака лесная этот Оськин. Вот кто упырь настоящий. Скотина! Сволота этот Оськин!

Пьяный Пашка не стерпел, осерчал, вспомнил про припрятанный топор, достал его и воткнул с размаху незнакомой девке прям в башку.

— Падла! — беззлобно прокомментировал.

Во все стороны полетели искры. Девка с Лизиным телом и в Лизиной же одежде развернулась — внутри ее глаз что-то мерцало и переливалось. Пашка подумал, что именно так должно быть выглядит цвет из иных миров.

− Ты же сломал ее, олух! Головешку сломал, — заверещала девка. Пашка на это устало пожал плечами. Сломал так сломал. Тоска его накрыла вдруг. Грусть-печаль.

− Неси меня, Зинка, ой неси! — Девка сделала пару шагов по комнате и как слепая вдруг врезалась в стену.

− Куда неси, — забежала в комнату коренастая тетка, что давеча гоняла кота поленом. Полено все еще было при ней. − Сначала исполняй, чего наобещала!