Эта жалоба так сладка, мой ангел.
Твои рыдания, такие раздирающие, они как великолепные арии, наполняющие мое сердце глубокой радостью.
Повторяю еще раз, мой ангел: не бывает удовольствия без боли. Чем глубже погружаешься ты, тем выше воспаряю я.
Я слушаю тебя часами. Никогда не устаю и, конечно же, никогда не устану.
Ты оправдала все мои надежды и даже больше того. Ты подарок богов.
Ты открываешь для себя страдание, истинное.
Ты распробуешь все оттенки его вкуса. Я тебе это обещаю.
Но я не спешу, я смакую то, что ты мне уже даешь. Каждая секунда твоих горестей – благословение. Еще один шаг ко мне, который ты делаешь, того не зная.
Приближайся, мой ангел. Иди ко мне. Будь совсем близко.
Приближайся, мой ангел. Ты уже почти на месте.
Отныне ты почти в моих руках.
Там, где я нанесу удар. Без всякой жалости.
Ты уже занесла ногу над бездной.
Скоро ты упадешь в пустоту… В могилу, которую я терпеливо вырыл.
Ты думаешь, что пропасть будет без дна. И снова ты ошибаешься, мой ангел.
На дне буду я. Который ждет тебя.
В глубине себя ты найдешь меня.
Глава 29
Она ищет.
Кем она была. Что она делала. Что любила и ненавидела.
Она ищет.
Что был за жуткий день, испускающий дух.
Но даже дни больше не имеют никакого смысла. Ни дни, ни часы. Больше ничто не имеет смысла.
Она поползла.
Скорее поползла, чем пошла в спальню.
Она проглотила.
Все снотворное, что оставалось.
И улеглась.
На белую незапятнанную перину. Руки крестом, глаза уставлены в гладкий потолок.
Гладкий, как стены пропасти. Зацепиться не за что.
Пусть этот кинжал выдернут из моих кишок, пусть брызнет кровь. Пусть закончится жизнь, раз она прикончила меня.
– Вот и конец…
Тень, усмехаясь, наклоняется над ее могилой.
– Здесь покоится Хлоя Бошан.
Ты выиграл. Он ушел, из-за тебя. Или из-за меня. Разве это важно? Единственное, что имеет значение: чтобы ужас закончился. Чтобы страх закончился.
Она молится.
– Сделайте так, чтобы я проглотила достаточно таблеток… Сделайте так, чтобы я умерла, пожалуйста!
Ее сердце бьется быстро, слишком быстро. И идет вразнос. Глаза начинают закрываться.
Однако что-то еще борется. Удары грома, молнии. Гнев небесный, как высший упрек.
Ну вот, веки смыкаются. Тяжелые, как наковальни.
Ну вот, сознание уплывает в неизвестность. Пока агонизирует сердце, внутри взрывается страх. Слишком поздно.
Дорога в один конец.
Ну вот, свет гаснет.
Финальный хлопок.
Он по-прежнему слоняется по больнице. Навечно прикованный к этому месту. Может, он станет здешним призраком, бесконечно блуждающим по их продезинфицированным коридорам.
Александр натыкается на стены – хрупкое насекомое, привлеченное светом, химерой.
Быть здесь, чтобы дежурить рядом с ним. Чтобы наказать себя.
Он так умолял, что над ним сжалились и позволили войти.
Поздний вечер за стеклом. Пацан все еще борется. Гомес кладет руку на стеклянную перегородку. Пытается прикоснуться к нему. К самому сердцу. И говорит с ним едва слышным голосом.
Говорит все, что ему не хватило времени сказать.
Размытый силуэт, утонувший в густом тумане.
Странный голос, словно идущий с небес. И холод на коже, во рту. Течет в полуоткрытые губы.
Глаза закрываются, холод усиливается.
Это и есть смерть? Где я?
Не подчиняясь голосу, она уплывает в тихие воды, глубокие и темные…
Веки снова поднимаются.
Слабое осознание своего тела. Того, что оно дрожит и им овладевает холод.
Хлоя приходит в себя с диким воплем. Сердце – одна сплошная боль. Оно пытается биться, оно бьется. Руки прикасаются к чему-то ледяному, влажному.
Ей требуется несколько минут, чтобы понять, что она лежит в ванне. В своей ванне.
Что по ее телу струится вода.
Струя душа бьет по ногам и животу. Она пробует подняться, чтобы увернуться от мучительного потока, но тяжело падает обратно.
Прекратить эту пытку.