Всего лишь зеркало

В трубке послышалось прерывистое шумное дыхание, потом сдавленный вопль и, наконец, затихающие стоны. Все очень откровенно, как в эротической сцене в боевике, происходящей между перестрелками.

– Алло, Маргарита, ты справилась?

– Я сделала это. Я была на волне блаженства. А ты?

– Ты бросила меня в одиночестве.

– Тебе надо помочь? Бедненький, сейчас мы кончим. Давай займемся любовью.

– Нет, то, что я вижу в зеркале, меня не очень вдохновляет. В зеркале не хватает обнаженной женщины без турецкого халата.

– Но я не могу сейчас приехать к тебе. И ко мне сейчас нельзя: вот-вот появится Света.

– Я должен рассказать об этом Светлане?

– Ни в коем случае.

– Это наша тайна?

– Конечно. Разве ты не любишь тайн?

«Я их ненавижу и презираю», – хотелось ответить мне. «Я сражаюсь с ними всю мою сознательную жизнь, и уважаю себя только за то, что презираю ваши тайны».

Но наши доверительные отношения совершенно исключали подобную неучтивость. Я промолчал.

Жизнь моя, кажется, запуталась окончательно – настолько, что скука стала подбираться уже со стороны неразрешимости проблем. Я где-то перебрал, чем-то оскорбил и возмутил присущее мне чувство меры.

Мне стало плохо.

18

После всех свалившихся на мою голову женщин я почувствовал себя очень одиноким, буквально отверженным, и мне захотелось побольше узнать об Алике. Благо у меня была такая возможность: стопка писем его, адресованных мне, лежала передо мной едва початой горкой. Сначала я достал письмо из середины, но потом положил его на место (всунул в стопочку) и взял лежащее сверху, решив не нарушать порядок (мне подумалось, что письма, возможно, лежат в определенном порядке, который мог быть тайной умершего. Ради покойника я решил сделать исключение в своем отношении к тайнам).

Письмо начиналось так:

«Заметили ли вы, дорогой N., как неприлично обострилась в нас тяга к наслаждениям? С чего бы это?»

Я отложил письмо, задумался, а потом сел за стол и в стремительном темпе намарал учтивый ответ, не замечая, что обращаюсь к нему, как к живому.

Я поблагодарил его за интересный вопрос и предложил свой ответ (чтобы потом сверить его с версией Алика).

Да, я заметил, что культ наслаждений – оборотная сторона буржуазного идола, на узком челе которого въедливым петитом выведена жирная татуировка: не думать. Потреблять – не думать – развлекаться. Хлеба и зрелищ. Этот девиз завоевал весь мир. Капитулировало все живое. Мне все равно, страдать иль наслаждаться. Не так ли, коллега?

Сопротивляться? Можно, конечно. Но почему-то, по какому-то странному стечению обстоятельств, сегодня лучше всего оплачивается именно протест против буржуазности, – протест, буржуазный по духу. Это нынче модно, и конкуренция здесь приличная. Так что сопротивлением, превратившимся в коммерческий проект, никого не удивишь. Сопротивляться надо по-другому.

И мы, не разделяя их идеологии потребления, также потянулись к удовольствиям, отдаленно напоминая тупого буржуа. С чего бы это?

А с того, что на пире во время чумы глупо проливать слезы и вырывать у ближнего своего тарелку со сладким куском, затыкая ему рот проповедью. Что может чувствовать этот массовый человек, думающий желудком? Достаточно или недостаточно корма: вот предел его мечтаний и забота его ума. Он просто ужинает и никакой такой чумы не видит. Но мы-то понимаем, что эта масса, этот планктон, уже дожевывает сам себя. Пурпурный закат цивилизации представляется ему розовым утром безоблачного дня, сулящего еще больше наслаждений, еще больше пищи. Прогресс с точки зрения желудка: завтра больше, чем сегодня. С добрым утром, планктон. Это уже не люди, это демографическое оружие, цель которого – поразить личность и культуру. Глядя на то, как они жрут, боимся только мы. У нас пропало чувство уверенности в завтрашнем дне, ибо человеческий мир – бесчеловечен. Люди идиоты, поэтому их ждет большая кровь.

Вот и мы бросаемся в наслаждение, под защиту природы, предпочитая сладкую форму агонии – горькой. Наслаждение уже не радует нас, но это единственный способ продлить жизнь. Это даже не наслаждение, это бунт плоти. Ведь это ненормально – делить Маргариту со Светланой. Давай признаемся друг другу…

Я заглянул в письмо Алика и убедился, что мы во многом не похожи друг на друга: втиснутое мною в два-три абзаца, он пространно изложил на десяти листах. Да с такой страстью, выдумкой и фантазией, что я невольно позавидовал. В нем явно умер писатель. Вот несколько выдержек.

«Приходило ли вам в вашу светлую голову, добрейший N., что мы, умные люди, интуитивно чувствуем не только то, как и откуда мы произошли, но и то, что нас ожидает впереди? Мы несем в себе и рождение и смерть, и начало и конец. Лет каких-нибудь через сто-двести (хотя пугают и всеми пятьюдесятью) эти опарыши (по моей версии – планктон – N.) радикально истребят все земные ресурсы. И что тогда?