Всего лишь зеркало

Но нашлась уже другая женщина, Людмила, которая искренне считала, что роковой точкой отсчета, с которой у Трубача началась полоса неудач, были именно безобидные вечерние чаепития с Николаем в благополучном и уютном доме Константина. Смеялись, шутили. А в дом вползла черная змея…

Судя по всему, Николай давно положил глаз на жену Кости. Пустые разговоры, скользящие по зигзагам, выкроенным лекалами диалектики (с одной стороны, с другой стороны… тьфу, пакость!), обернулись катастрофой. «Диалектика» – это ведь от лукавого. Это заклятие. Сильная негативная энергетика доцента, отрицательное биополе – вот вам и результат. В сущности, Константина сглазили. Надо бы снять порчу. Только дело это непростое и небыстрое…

Это вам не диалектику «по сторонам» крутить.

Трубач все ждал, когда же у него появятся неоспоримые доказательства виновности жены: казалось, сразу станет легче; но ее хладнокровная осторожность и бдительность выводили из себя. Он всегда оказывался в дураках.

Вдруг оказалось, что в один прекрасный день он лишился работы. Обидно, как ему казалось, из-за глупой случайности. Но больше всего его злило то, что он дал повод Николаю криво улыбнуться. Ходит по земле диалектической поступью и злорадствует, гаденыш.

Теперь ему нужны были доказательства любой ценой: только так он мог вернуть себе самоуважение. И он решил добыть их как настоящий мужчина.

С утра заехал к Людмиле, похмелился, после чего решил внезапно нагрянуть домой. Внезапность ничего не дала: жена мирно собиралась на работу. Давно бы уже вышла, да все никак не могла привести в порядок покрасневшие заплаканные глаза.

Чувства вины, жалости и бессмысленного гнева требовали выхода. Он ударом кулака сбил жену с ног (первый раз в жизни поднял на нее руку!), потом схватил в охапку и запихал в кресло. Она отчаянно сопротивлялась, и стало ясно, что один из них уйдет отсюда навсегда виноватым. Навсегда.

Константин привязал жену к креслу и попросил рассказать, подробно и в деталях, как она развлекается с Николаем, как они потешаются над ее несчастным мужем.

Инна назвала его идиотом. Слабак, идиот…

Он обезумел и стал душить ее, изрыгая проклятия в адрес диалектики.

Пришел в себя только после того, как она потеряла сознание.

Повернул голову – в дверях стоит Николай.

Вот вам и доказательства. Сразу стало ясно, что следует делать, сразу четко обозначился виновник всех его бед: Николай. Это было так очевидно.

Не раздумывая ни секунды, Трубач метнулся на кухню и схватил в руки топор. Если уж убивать, то непременно топором, со школы известно. Николай наклонился над Инной, презрительно не оборачиваясь на громкую возню за спиной.

И прекрасно. Его голова светилась аккуратной проплешиной, словно притягательной мишенью.

Череп хрустнул и просел – показалось, что ненавистное зеркало, поднесенное кем-то к его жизни, разлетелось вдребезги.

Трубач знал, что не вынесет тюрьмы, что дни его сочтены, но улыбка не сходила с его губ. Он освободился от свидетеля своего ничтожества и не чувствовал за собой никакой вины. То, что ему мешало, отныне перестало существовать. Дьявольский соблазн расточился. Даже дышать стало легче и о водке думать не хотелось.

Константин Трубач стал свободен».

17

Свободен, свободен…

Я вдруг понял, какое ощущение мучило меня после того, как я прочитал отрывок, героем которого был «диссидент» в белых штанах. Вот, если угодно, портрет диссидента в зеркале истины.

Уже после перестройки, то есть после того, как огромная страна именем демократии развалилась, погребя, как и полагается, под руинами революционные идеалы, и власть была захвачена кучкой демократически озабоченных олигархов, о диссидентах заговорили как о героях. И, что важнее всего, как о борцах за свободу. Это были, по легенде, свободные люди в несвободном обществе. Если ты не был диссидентом – значит, ты был несвободным. Всем недиссидентам, собственно, всей стране, стало ужасно стыдно. После триумфа перестройки, подозрительно смахивающего на обычную катастрофу, число диссидентов резко увеличилось (многие повылазили из элитных домов, то бишь подполий, где они, как выяснилось, окопались в своих кухнях в расчете благополучно пережить тяготы и лишения тоталитаризма), и честь страны была отчасти спасена, но все равно героев было до слез мало. Примерно столько же, сколько было членов ЦК ненавистной КПСС.

Признаться, меня всегда настораживала эта логика: не был диссидентом – значит, был не свободным. Я не был диссидентом – и никогда не испытывал в связи с этим никакого чувства вины или обделенности. Я искал свободу, во-первых, не в борьбе, но в познании, а во-вторых, с помощью ума, но не ощущений. И, как выяснилось, был прав.