Всего лишь зеркало

– Ты спишь со Светланой, – вдруг неожиданно продолжила она.

Я интуитивно почувствовал, что ее интуиция сработала безошибочно. Переубеждать людей давно уже не входило в число моих слабостей, а бороться со слабостью, которая называется «приступ честности», не было сил.

– Да или нет?

В ее глазах запрыгали лютые золотые черти.

– Скорее, да, чем нет, – отозвался я, всем видом давая понять, что обсуждаемый вопрос не имеет для меня большого значения.

– Может, ты и с Маргаритой спишь?

– Скорее, нет, чем да.

Я решил не баловать ее разнообразием вариантов. Я жестоко боролся за свою постылую свободу.

– А еще с кем ты спишь? – с неожиданной улыбкой спросила Оля.

Улыбка мне не понравилась: она означала, что мне все легко простили. Оскорбительно легко. Но прощать такое дорогому человеку нельзя. Улыбаться в такой момент – значило не ценить меня. Наверно, я надеялся, что сердце гейши обольется кровавыми слезами, нарвавшись на мои колючки. Я ждал чего-то другого. Однако клиент оказался чересчур самонадеянным. Не таким уж и «дорогим».

– С тобой, – сказал я. – Еще я сплю с тобой.

– Браво. Ты идешь по следам Алика.

– Надеюсь, что нет. Мне не нравится, что я чувствую себя в чем-то виноватым перед тобой.

– К сожалению, ты ни в чем передо мной не виноват.

– Нет, подожди. Теперь моя очередь задавать вопросы. Вчера ты спала с Аликом. Так? Так. Сегодня со мной. С кем ты собираешься спать завтра, позволь тебя спросить?

– А разве тебе есть до этого дело?

– Положим, что нет. Спрашиваю из чистого любопытства.

Я уже усвоил (спасибо, Оля, за урок), что больнее всего ранит демонстративное равнодушие.

– И потом… Я не люблю, когда на моих глазах битый небитого везет – тем более не люблю, если этим битым оказываюсь я. Это оскорбляет мое чувство справедливости. И еще… Ты говоришь таким тоном, словно тебе есть до меня дело.

– Конечно. Иначе бы я не спрашивала. Ты меня очень сильно обидел. Ты даже не догадываешься, что ты сейчас сделал.

Беззащитная откровенность впечатлила меня даже больше, чем показное равнодушие. Но чтобы сохранить человеческое лицо, то есть видимость достоинства, пришлось прикидываться монстром.

– Прежде всего, я сказал тебе правду. Ты бы предпочла, чтобы я соврал?

– Нет. Я бы предпочла, чтобы ты мне сказал другую правду. Ты меня не обманывал; наверно, я невольно обманулась. А требовать от тебя, чтобы ты чутко упредил мой самообман… Я сама виновата. Нельзя требовать от другого того, что тебе хочется. Ты прав. Но это не вся правда. Хочешь знать всю?

– Только ради того, чтобы сделать тебе приятное.

Нет, быть монстром – явно не мое призвание. Я рожден для чего-то другого.

– Я тебя ненавижу, – сказала Оля.

– Значит, ты меня любишь.

– Сейчас это не имеет никакого значения. Ты меня больше не увидишь.

Вы не поверите: я испытал настоящее облегчение. Нет, глубокие отношения – это не для простых смертных.

Вечером позвонила Светлана и укоряющим тоном попеняла мне, что я увиливаю от обязанностей повелителя. Я улыбнулся жалкой улыбкой и, чтобы не повторять ошибок трехчасовой давности, признал себя виноватым уже в начале первого раунда. Мне предстоял ритуал, больше похожий на аттракцион, которым наслаждаются люди женатые, безнадежно утратившие само представление о свободе: он назывался «заслужить прощение». Для этого надо было напрячь фантазию, к чему я был совершенно не готов. Можно завезти ей розы «Гейша», которые Оля демонстративно забыла в моей вазе. Эти цветы должны ввести Светлану в оцепенение. Потом припасть на правое колено и, мгновение спустя, атакующим движением плавно перейти к лобзанию кошачьей впадины, слегка заплывшей жирком. Сценарий классический, результат гарантирован. Но как только я представил себе неторопливое, размеренное развитие любовной игры, мне стало тошно. Почему-то сразу вспомнился Алик, смирно лежащий в гробу в позе заслуженного отдыха.

Нет, служить и заслуживать – это тоже не мое.

С уходом Оли мое душевное равновесие, которое – никогда бы не подумал! – у меня присутствовало, было нарушено. Что имеем – не храним. Признаться, я удивился: мне, как ни странно, было что терять. И я его потерял.

Но вот что?

21

«Оказывается, у покойника тоже есть привилегии, и я спешу ими воспользоваться.

Если меня нет, если я ушел в небытие – значит, извините, я в чем-то опередил вас. Может быть, я поторопился (не торопись, а то успеешь: в простоте иногда содержится больше мудрости, нежели кажется простаку). Я потерял страх, этот тонкий защитный слой, укрывающий, оберегающий жизнь. Я бесстрашно посмотрел в глаза смертоносному. Я сделал то, что живой позволить себе не может. По большому счету, я презираю такого рода смелость, однако… На всякого мудреца довольно простоты.

Так вот. Я знаю все ваши фобии в лицо, а мать всех фобий – близкое мне, почти родное существо. Догадываетесь, о чем я?