Всего лишь женщина. Человек, которого выслеживают

Какой странный вид приобрела моя тогдашняя жизнь, в этой более чем когда-либо двусмысленной атмосфере, когда Мариэтта, оставаясь моей любовницей, отдавалась другим, пользовалась услугами сводни, а иногда, когда того требовали обстоятельства, проводила ночь вне дома и возвращалась только утром! Я мог не любить Мариэтту так же сильно, как прежде, не чувствовать, что, держась за меня, она тем не менее хочет быть независимой… но мне все-таки было жаль ее. Мою душу бередило все — ее судьба и те усилия, которые мы прилагали, чтобы не разойтись, чтобы не дать умереть остаткам нашей прежней страсти. Но это были и в самом деле остатки того, что нас все еще связывало, и они обладали настолько мощным очарованием, что я невольно обманывался относительно силы нашей страсти и, в особенности, относительно ее отталкивающей и мучительной власти над нами.

Можно ли это понять? Но я действительно старался утешить мою любовницу, которую постоянно унижали. Я жалел ее, мне казалось, что я принимаю некоторое участие в ее бедах. Я добивался этой моей части, словно она мне принадлежала: Мариэтта после своего возвращения из всех перипетий ее ремесла должна была вознаградить меня за мое сочувствие еще большей раскованностью, большим доверием, большим пылом. Она напрасно старалась избавить меня от такого позора, дать мне возможность бросить ее… Она все равно не смогла бы этого сделать. И меня самого удивляло то, что можно до такой степени проникаться несчастьями другого человека и разделять их. Это возвышало меня в собственных глазах, извиняло все, искупало все… Наконец, наряду с этими мучительными чувствами, между нами возникали такие неистовые ссоры, что это мешало нам расстаться по-настоящему.

Увы, мы были обязаны этим ссорам нашими самыми бурными наслаждениями, а также удивительным прозрением, что мы все еще продолжаем пламенно любить друг друга, хотя бы ради утоления нашей чувственности и чего-то еще, о чем трудно рассказать, но что, похоже, упорно делало свое дело где-то в глубинах наших душ, сея там семена ужасной грусти… Мрачный урожай наших разбитых надежд, несбывшихся снов… последних иллюзий!.. Тогда я еще не умел защищаться от внезапно возникавшего во мне отвращения к Мариэтте, как к женщине, каковой она была. Она внушала мне тихий ужас, инстинктивную брезгливость, и тем не менее эта брезгливость, этот ужас — как мало они помогали мне на следующий день, когда моя любовница, одетая для выхода, бросала на меня долгий, смиренный взгляд и неуверенно улыбалась!

Я никогда бы не предположил, что такое создание, как Мариэтта, вышедшая из такой убогой среды, способна проявлять подобную слабость — страдать от профессии, которую она выбрала. Это всякий раз меня расстраивало, и всякий раз, видя на ее лице выражение безысходного уныния, я не мог не признать, что Мариэтта была искренна и что этому горю никак нельзя помочь. Надо же! Значит, эта девочка была не похожа на других? Интересно, что она испытывала? Какие неведомые мне чувства? И тем не менее она ведь добровольно отдалась Фернану. Подчинилась всем его прихотям. Фернан или кто-то другой, говорил я себе, какая разница! Неужели все-таки есть разница? Я не находил ее и, будучи далек от того, чтобы принимать в расчет удовлетворение, которое Мариэтта должна была получить от этой связи, думал, что именно она, эта связь, была причиной наших теперешних разочарований.

Если бы не Фернан, то, вероятнее всего, Мариэтта оставалась бы служанкой. Моя мать не выставила бы ее из нашего дома. Конечно, эту жизнь никак нельзя было назвать блестящей, но Мариэтта, казалось, была более приспособлена именно для такой жизни, чем для той, какую она вела. Ну зачем ей эти румяна, которые она накладывает себе на щеки, эта помада, которой она оживляет контур своего рта, эти карандаш и пудра! Она мне нравилась и раньше, без них! А этот запах, которым она пропитывала свои платья, этот возбуждающий и вульгарный запах, она ведь могла бы прекрасно обойтись без него; я вспоминал прежний теплый и опьяняющий аромат, исходивший от ее плоти и будивший мою зарождавшуюся чувственность.

XVII

«А впрочем, что мне до Мариэтты!..» — говорил я себе иногда. Она покинула меня ради Фернана, она изменила мне с ним. Она была такой же девкой, как те, с которыми я общался, и ничем иным… девкой… и единственное, что заставляло меня еще держаться за нее, было презрение, именно презрение, которое она мне внушала.

Это не она была мне дорога: как бы я ни сочувствовал ей, я ведь все же не заблуждался относительно постыдных удовольствий, которые я получал от этого сочувствия. Без него я бы не испытывал никакой привязанности к моей любовнице. Но стоило Мариэтте приготовить на кровати свежее белье, как тут же пробуждалось мое любопытство: вот сейчас она наденет на себя… Я ждал этого момента. Я усаживался в кресло. Наконец Мариэтта решалась…