Стёкла распались на части, обрушившись льдистыми обломками на облупившийся подоконник. Старый, распухший от сырости паркет затрещал, с потолка посыпались лохмотья плесневой штукатурки.
Противоположный берег залива, через Васильевский остров, кипел. Пять долгих секунд мой взор держался на раздувшемся дымном облаке зависшим над югом города, внутри которого что-то происходило. Что-то, будто ворочалось в коричнево-жёлтом вихре, обстреливаемое шквалом огня. Очередями трассирующих пуль с ближних крыш. Орудиями линкоров, грохочущими до рези в барабанных перепонках. Странными сплошными белыми лучами, скрещивающимися в густой завесе. У границы облака, кажется, кружились истребители, а ниже хищно шарил тот самый геликоптер с «Иосифа Сталина»…
— Там же папа!.. — заорал я, но крик утонул в раскатистой, сумасшедшей пальбе. Дом содрогался. Трудно было понять от чего. Хотя точно не громкий звук канонады стал причиной землетрясения, а то, что подмешивалось к нему. Низкий гул, перекатывание, треск, утробное бормотание недр, разрушительные процессы из глубины, буквально ощущаемые подошвами. Если бы я находился на той стороне, то увидел бы целый каньон, в который заливалась вода из Невы и проваливались гранитные набережные. Если бы я обнаружил себя подле Медного Всадника, то оказался бы, рядом с этими зияющими пустотами, поглотившими здания, дороги, дворы…
Мы выскочили в тёмный коридор. Столкнулись с соседкой по этажу — женой какого-то партийного деятеля, тащившей стёганое одеяло. В руках у неё мелькал свет карманного фонарика.
— Мой муж что-то видел в облаке! — внезапно схватив мать, крикнула она, таращась красными глазами. — Все бегут во двор!.. — и вопрос в пустоту стен: — А куда ещё?!..
Я хотел спросить, что видел муж. Ведь это значило, моему отцу приходится сражаться с этим чем-то, но времени не было. Перескакивать через две-три ступеньки во тьме, шуме, тряске и одновременно пытаться донести что-то до другого человека невозможно без ущерба для себя.
Со второго лестничного пролёта спускалась толпа. Шумный, неорганизованный поток не выспавшихся людей, явно сбитых с толку и перепуганных. Где же представители власти?.. Где боевой отряд, приставленный к нашей группе?..
Настораживали некоторые высказывания. Влившись в поток, крепко удерживая за руку мать — я расслышал шёпотом произнесённое впереди идущим тучным мужчиной:
— Они просто уехали. Бросили нас, причём спешно. Сам видел…
— Вы уверены?..
— По рации им разве что не гавкали, так грубо приказывали…
— Что вообще происходит??..
Красное, косматое солнце проплывает, озаряя пузырящиеся вкрапления под студенистой оболочкой моей сущности. Солнце — это Арктур, выкидывающий протуберанцы в космос и нагревающий пространство вокруг. У Арктура пять планет, одна из которых, содержит древние артефакты Старцев. Что-то в их чёрных, гигантских, геометрически болезненных, неевклидовых городах разбросанных по поверхности. Что-то старое и опасное…
Но мне не туда.
Я опять заложник другой личности. Тяжёлые, вязкие воспоминания.
Снова Москва и сумеречный кабинет, уже известный мне, но теперь я один. За окнами озарённая огнями города ночь. Горящие рубиновые звёзды Кремля, отдалённый шум набережной…
В кабинете работает телевизор. Полукруглый, похожий на аквариум ящик, с выпуклым экраном показывающий в цвете. Мерцающем, тусклом, бедном на оттенки…
Идёт выступление. Он вышел из тени. Сталин.
Его голос перекатывается как горная река. Хлещет и шумит, заставляет слушать, не отрываясь и внимать против воли. Его вид странно искажен. Но не отсутствием совершенства цветного изображения и телевизионного сигнала.
Он изменился физически. Волосяной покров на лице и голове отсутствует. Правая сторона черепа бугристо раздулась, оттенок кожи желтоватый, но лицо заметно бледнее, хотя возможно это всё же искажение цвета, изъян картинки. Один глаз затянут бельмом. Он стоит в белом френче, за спиной герб Советского Союза и фрагмент бордовой шторы.
Речь посвящена событиям в Ленинграде. Приходу нового времени, в котором советские люди будут счастливы. Времени, где новое общество родиться неизбежно, даровав каждому исполнение мечты. Жизнь в мире справедливости и истинного равенства. Общество станет нерушимым, неприступным, как горный хребет. Человек перестанет завидовать, мучиться заботами о завтрашнем дне, бояться войны и вторжения извне. Человек будет жить — чисто, безгрешно, прозрачно для других и даже для себя. А самое главное установление порядка уже идёт в этот самый момент…
Я испытываю ужас. Тьма вокруг меня в кабинете — символ тьмы, которая близиться.
Меня должны отправить в Ленинград завтра. Я должен буду осудить тех, кто развязал оборону против живого воплощения справедливости, способного её нам даровать. Если честно, я ожидал, что осудят меня. За потерю лояльности, и сомнительные разговоры в кулуарах министерства с сомнительными же личностями, потерявшими доверие.