Возможно, суд меня ещё ожидает. Может быть, моя отправка в Ленинград закончится арестом. Я бы не хотел туда и предпочёл бы Лубянку немедленно. Никто не знает, что там происходит, но самый распространённый слух, вероятно истинен.
Ленинград превращён в концлагерь, а жители основные узники. Причина уже озвучена — жителям великого города оказывают великую честь — стать первыми членами счастливого общества, пройти посвящение. Не исключено, что и меня самого посвятят, как только я сойду с самолёта…
— Шаб-Ниггурат, — говорю я в пустоту страшное слово. Древнее божество. Я не знаю, почему произношу его имя. Пока я ни прибыл в Ленинград и не был посвящён в полуправду, — я не мог знать, что Шаб-Ниггурат может иметь отношение к событиям.
По телевизору играет гимн. Кажется, торжественнее, чем обычно. Двенадцать часов ночи — начинаются новые сутки…
Одним махом оно сметает лес портальных кранов и ряды доков в гавани.
Плюётся и сочится едкой жижей прожигающей бетон, бронированную технику, — расплавляющей стены, крыши и сталь. Его невероятное тело столь безмерно, что верхняя часть — сонмище разнокалиберных члеников, многосуставчатых конечностей, венчиков с гроздьями чёрных глазок — скрывается в ядовитом жёлто-коричневом тумане, испаряемом скользкой поверхностью кожи и смешивающейся с обычной завесой облаков. Оно выкрикивает проклятья, что-то похожее на — Йагггххх! — разносится над миром. Оно неописуемо кошмарно и разрушительно. Его длинный червеобразный отросток-хвост бороздит по Кировскому заводу, круша цеха и дымовые трубы, словно картонные, а сочленённое тело и подобие головы — косматое нечто, накрыло центр города, покоясь на краю каньона из которого выползло…
Леонид Челищев бежит.
Часть его людей смело конвульсивным движением жирного щупальца, вывалившегося из облака, будто кишка, и накрывшего полквартала зданий примыкающих к Сенной площади. Другая часть, потеснённая корчами колоссального многоэтажного хвоста, отступала, пока не уткнулась в край зазубренного каньона и не сорвалась в пропасть в полной безысходности. Третьи растворились в кислоте или утонули, четвёртых в возникшей панике случайно перестреляли свои…
Его отряд погиб практически весь. В распадающихся, залитых кислотой развалинах каждый выживший спасается сам по себе. Без геройства. Надеясь выскочить к своим в тыл.
Леониду больно и горько. Я хорошо ощущаю смятение, буквальную слепоту его сознания. Он то ныряет в липкий дым, то оказывается на перепаханной, словно гигантским плугом равнине, на которой с трудом угадываются бывшие фундаменты зданий, стрелы проспектов, извивы улиц. Обломанные будто спички деревья и фонарные столбы, смятые автомобили, перевёрнутые танки, скрученные узлами трамвайные рельсы, расплющенные трупы солдат и простых жителей. За спиной грохочут взрывы газопроводов, и беснуется существо, выползшее из пределов ада…
В какой-то момент дорогу Леониду преграждает арматура упавшего подъёмного крана, и он не в силах её обойти. Страшась, что, скрывшись в вонючем тумане, наткнётся на бездну, бушующий пожар или совсем уж непроходимые завалы — пролезает под деформированной стальной конструкцией на четвереньках и оказывается перед озером рыжей, горячей воды, хлещущей из лопнувшего трубопровода. Дальше путь вперёд закрыт. Остаётся следовать вдоль грязного берега, превращённого в шипящее болото.
Леонид чувствует жар и боль в правой ступне. В сапоге хлюпает кровь. Его сознание замутнено, а мир кажется чёрно-белым. Цель идти, не сворачивая, как можно дальше и прочь из тумана уже не кажется выполнимой.
На самом деле, он близок к цели, он выйдет к кордону. Но я, — тот, что поджаривается у раскалённого шара Арктура, на короткое время притянутый мощной гравитацией, — знаю, чем закончится поход… Приказ — «Прекратить огонь!», — был как безумие. Когда он в перекрёстии мечущихся снопов света, поступил с небес, испоганенных существом, выблёвывающим едкую смесь, было уже поздно и тщетно. Леонид слышал приказ, и мысль — ведь мы здесь, для того чтобы уничтожить тварь любым способом и будем стоять до смерти! так зачем же прекращать огонь!?.. — на мгновение озарила мозг, но стоять до конца всё равно уже не имело смысла. Существо было неуничтожимо, а противоречивые приказы, лишь доказывали, то, что стало понятно задним числом, когда перестало иметь значение любое доказательство и исход, прежде всего для меня…
Ночь истекает. Утробный гул за спиной, сливается в сплошное клокотание, но оно, словно задремало. Леонид опасливо бросает взгляды через плечо и видит лишь плотную взвесь туч от земли до неба, подсвеченную рыжеватым восходом. Густую, в завихрениях, похожую на жидкость или тлеющий пожар. Развалины остаются позади, и он вступает в пригородные кварталы, целые, но зловеще пустые. Ветер гоняет пыль. Лоскуты туч несёт он по расцвеченному болезненной зарёй осеннему небу. Прочь от руин.