Вселенная русского балета

За год до войны Голейзовского снова пригласили в Большой театр и предложили поставить «Половецкие пляски» в опере «Князь Игорь». Он взялся за постановку, и какое счастье, что его версия дожила до наших дней, – это настоящий шедевр балетмейстера. Им были придуманы персонажи и вписаны в сюжет оперы – Куман, Наездник, необузданная половчанка Чага, изысканная Персидка.

Особой грацией в исполнении Персидки отличалась балерина Большого театра Вера Васильева. Она стала женой Касьяна Голейзовского. Мне довелось встретиться с ней, когда она была уже в преклонном возрасте, но одного взгляда на эту грациозную, хрупкую женщину с классической прической (низкий пучок) было достаточно, чтобы сказать – именно такой должна была быть муза эстета. Вера Петровна была так хрупка, так изысканна в обычной обстановке, что нетрудно было представить, насколько очаровательной она была на сцене.

Мне повезло в творческой жизни: хореографии Голейзовского сохранилось непростительно мало. Мне посчастливилось исполнять Персидку в «Половецких плясках» (и это действительно изумительная вещь), я танцевала Цыганку в балете «Дон Кихот». Голейзовский был счастлив, когда его привлекли к работе над этим балетом, и он сделал вставной номер – цыганский танец на музыку Валерия Желобинского. Этот номер, по сути, маленький спектакль в спектакле, есть только в московской версии «Дон Кихота», и он пользуется огромным успехом. На протяжении многих лет «Цыганский танец» неизменно исполнялся на сборных концертах на «бис», что неудивительно – Голейзовский здесь предстает в совершенстве своего дара.

Хореографию этих номеров мне передавали артистки, работавшие еще с Касьяном Ярославичем, и они не просто показывали движения, а сопровождали их пояснениями: вот цыганка… она вспоминает юношу, который оставил неизгладимый след в ее сердце… она вспоминает его брови – и это движение руки… вспоминает его черные усы – и это уже движения двух рук… потом руки раскрываются, словно крылья… а потом она хочет все забыть и падает наземь. Действительно, каждое движение этих танцев говорящее, поэтому и взгляда от сцены оторвать невозможно. Существовать в «говорящей» пластике для танцовщика бесконечно интересно. И удивительный секрет хореографии Голейзовского заключается в том, что она не откроется, если лишить ее внутреннего содержания, – станет сухой и неинтересной. Может быть, поэтому так трудно восстанавливать его постановки. Время от времени такая идея возникает, но… Наверное, не хватает решимости включиться во все это: чтобы снова наполнить миниатюры Голейзовского жизнью, требуется много душевных сил, и, конечно, нужно потратить немало времени в поисках пластических, внутренних и актерских ходов. Это огромная работа.

Свои шедевры, сохранившиеся до наших дней – «Половецкие пляски» и «Цыганский танец», – он поставил еще до войны. Во время войны вместе с московским училищем хореограф был в эвакуации в Васильсурске, а после войны он опять оказался без работы. Положение Голейзовского было безвыходным – в профессии хореографа невозможно работать «в стол». Как быть, если переполнен мыслями и фантазией, но лишен возможности ставить? В отчаянии, буквально загнанный в угол, Голейзовский пишет письмо Сталину: «…За какие преступления я лишен работы? Почему я так жестоко наказан? Художнику без работы очень плохо…»

То же настроение сквозило в его стихах:

Почему я тружусь над картиной, или вдруг вышиваю ковер,
Иль на тросточке сложный узор вырезаю ножом перочинным,
Утоляя мучительный творческий зуд всевозможной ненужной работой?
Я кидаюсь с особой охотой, как на зайца голодный беркут,
На любой подходящий мне труд.
Плохо жить я в последние годы привык, как привык без работы скитаться,
Комитет мне когда-то навесил ярлык, и приходится с этим считаться…

После долгих лет отлучения от столичного балета огромной радостью для Голейзовского в 1959 году стал его первый Вечер хореографических миниатюр, подготовленный с хореографическим училищем. Концерт прошел в Зале имени Чайковского. Хореографа не забыли, это был переаншлаг, и Голейзовского приветствовали долгой овацией. Приветствовали всё: его возвращение к творчеству, возможность видеть его миниатюры, его дар, который жил и развивался, несмотря на невозможность работать на столичных сценах. Это был настоящий триумф мастера!