Всемирная библиотека. Non-Fiction. Избранное

Этот поэт важен как представитель пиетизма – религиозного течения времен Баха. Оно возникло внутри лютеранской церкви. Пиетизм можно трактовать так: Мартин Лютер начал отстаивать свободу христианина-человека, нападая на авторитет церкви. В одном из своих трактатов «О свободе христианина» он обосновал такой парадокс: христианин властвует над всем и всеми вещами; христианин подчинен всему и всем вещам.

Лютер перевел Библию на немецкий. Этот перевод дает начало современному немецкому языку, это его первый литературный документ. Лютер объявил, что сила человека – в нем самом; не в авторитете церкви, а в его собственном сознании. Основываясь на этом принципе, Лютер заклеймил продажу папских индульгенций.

Католическая церковь оправдывает продажу индульгенций с помощью любопытной доктрины. Во времена Лютера говорили и верили, что Христос и мученики за свою жизнь накопили бесконечное число заслуг и заслуг этих больше, нежели требуется для их спасения. И родилось представление, будто избыточные заслуги Христа, Богоматери и мучеников постепенно накопились на небесах и составили так называемую Thesaurus Meritorum, сокровищницу добрых дел.

Предположили также, что верховный понтифик владеет ключом от этой небесной сокровищницы и может распределять благодать между верующими. Было объявлено, что люди, покупающие индульгенции, покупают некоторую часть бесконечных заслуг, хранящихся на небесах.

Лютер это верование опроверг. Он заявил, что представление о заслугах, хранящихся на небесном складе, не имеет смысла. Он также сказал, что для спасения не требуются дела, достаточно одной веры. Важно, чтобы всякий христианин верил в собственное спасение, и этим он будет спасен.

Позднее, одержав победу, лютеранство в свою очередь тоже превратилось в церковь. В Германии лютеранство сделалось вторым папством, не менее суровым, чем первое. И тогда многие верующие в Германии начали выступать против такой суровости, против чрезмерно догматического характера лютеранства; люди хотели вернуться к более сердечной религии. Таких людей, пожелавших восстановить прямое общение человека с Богом, назвали пиетистами.

Их прославленный вождь носил фамилию Шпенер. Шпенер начал собирать верующих в своем доме; эти собрания получили название «собрания благочестия» или «собрания благочестивых людей». Враги называли таких людей «пиетистами». И с этим словом случилось то же, что случается со многими издевательскими прозвищами: его приняли те самые люди, над которыми насмехались. Такое в истории случалось не раз. В Англии так произошло со словом «тори». А совсем в другой области подобное явление мы наблюдали с течением кубистов. Слово «кубист» было насмешливой кличкой, вышедшей из-под пера враждебно настроенного критика, увидевшего на картине скопище кубов. «Qu’est-ce que cela? C’est du cubisme?»[601] А потом определение «кубизм» было принято осмеянными художниками.

Шпенер добивался нескольких целей. Одна – чтобы люди собирались для чтения Библии. Вторая – звучало это, должно быть, странно – чтобы люди практиковали христианство. Чтобы каждый христианин предоставлял очевидные доказательства, что он является таковым: праведная жизнь, чистота нравов, безупречное поведение. Шпенер говорил, что каждый христианин должен воспринимать себя как священника и принимать участие в управлении церковью. Шпенер предлагал проявлять терпимость к инакомыслию и проповеди читать тоже по-другому: он выступал за менее риторичный и более сердечный стиль.

Потом движение пиетистов сошло на нет, потому что пришло новое движение: Просвещение, которое пыталось все подчинить рассудку. Но оно отчасти и было сформировано предыдущим движением.

Подводя итог сказанному, мы подходим к такому выводу, к такому факту: Бах творил свою музыку в эпоху, крайне бедную в литературном смысле; однако – вот очень важное уточнение – эпоха была бедна на долговечные произведения, но она не была таковой, если судить с точки зрения интеллектуальной активности. То была эпоха споров, дискуссий, брожения умов.

А факт соседства великой музыки с бедной, почти отсутствующей литературой может привести нас к подозрению, что у каждой эпохи есть собственное выражение, одно-единственное; что эпохи, обретшие его в одном из искусств, не обретут его в другом.

И тогда мы осознаем, что перед нами не парадокс, а естественное явление: сосуществование великой музыки Иоганна Себастьяна Баха с бедной литературой.

1953

Часть VII Под диктовку 1956–1986

Предисловия

Акутагава Рюноскэ «В стране водяных. Зубчатые колеса»