Всемирная библиотека. Non-Fiction. Избранное

Мое предположение о троичности Уитмена, героя этой эпопеи, никоим образом не опровергает и даже не преуменьшает волшебства написанных страниц. И даже наоборот, приглашает ими насладиться. Замысел двойного, тройного и – в пределе – бесконечного героя мог оказаться амбицией литератора, попросту хитроумного лицемера; успешное выполнение такого замысла – это никем не превзойденный подвиг Уитмена. Во время одной дискуссии в кафе о происхождении искусства, о возможном влиянии образования, расы и окружающей среды художник Уистлер высказался кратко: «Art happens» («Искусство случается»), что равносильно признанию эстетического факта, необъяснимого по своей сути. Так понимали дело евреи, говорившие о Духе, и греки, призывавшие музу.

Что касается моего перевода… Поль Валери писал, что никто не знает недостатки своего творения так глубоко, как его создатель; несмотря на коммерческое суеверие, что последний переводчик всегда оставляет позади своих предшественников, я не осмелюсь утверждать, что мой перевод в чем-то превосходит другие. Я вовсе не стремился их игнорировать: с немалой пользой я изучил перевод Франсиско Александера (Кито, 1956), он и сейчас остается для меня наилучшим, хотя порою Александер и впадает в литературность, – мы могли бы объяснить это почтительностью или же слишком частым обращением к англо-испанскому словарю.

Язык Уитмена – это современный язык; пройдут сотни лет, прежде чем он станет мертвым языком. И тогда мы сможем переводить и воссоздавать Уитмена с полной свободой, как поступил Хауреги с «Farsalia», как поступили Чапмен, Поуп и Лоуренс с «Одиссеей». А пока что я не вижу иной возможности, кроме версий наподобие моей, то есть колебаниями между собственной интерпретацией и суровым самоограничением.

Меня утешает одно. Я вспоминаю, как много лет назад был на постановке «Макбета»: перевод оставлял желать лучшего, как и актерская игра, как и размалеванные подмостки, и все-таки я вышел на улицу, раздавленный трагической страстью. Шекспир проложил себе дорогу; Уитмен тоже справится.

1969

Эммануил Сведенборг «Мистические труды»

Замечательнейшим человеком, когда-либо жившим на земле, Вольтер назвал другого известного скандинава, Карла XII Шведского. Превосходная степень здесь не вполне оправданна, поскольку не убеждает, а лишь провоцирует бесплодную полемику; и потому я бы рискнул применить определение Вольтера не к Карлу XII, воинственному завоевателю, каких много, а к Эммануилу Сведенборгу – загадочнейшему из его подданных.

В знаменитой лекции 1845 года Ральф Уолдо Эмерсон именует Сведенборга типическим мистиком. Слово вполне корректное, и все же оно рисует нам образ отшельника, который инстинктивно бежит от обстоятельств и суеты, называемых – я никогда не пойму почему – действительностью. Никто не соответствует этому образу меньше, чем Эммануил Сведенборг – осознанно и неустанно путешествовавший по этому и другим мирам. Никто не принимал жизнь в таком многообразии, никто не исследовал ее с таким пылом, с такой интеллектуальной страстью, с таким нетерпеливым рвением. Никто не отличается от монаха сильнее, нежели этот неутомимый скандинав, забравшийся намного дальше Эриха Рыжего.

Подобно Будде, Сведенборг отвергал аскетизм, обедняющий и порой губящий человека. На небе он увидел отшельника, который решил заслужить рай и провел смертную жизнь, отгородившись от всех в пустыне. Достигнув цели, этот счастливчик обнаружил, что не может ни общаться с ангелами, ни постигнуть сложность рая. В конце концов ему даровали возможность сотворить для себя образ пустыни. В ней он и живет, смиряясь и молясь, как на земле, но при этом без надежды когда-либо попасть в рай.

Его отец Еспер Сведберг был выдающимся лютеранским священником. В нем сочетались поистине редкие черты: рвение и терпимость. Эммануил родился в Стокгольме в начале 1688 года. С самого детства его занимали мысли о Боге, он охотно беседовал с клириками, часто наведывавшимися в дом отца. Примечательно, что выше спасения через веру – краеугольного камня реформы Лютера – Сведенборг ставил спасение через добрые дела – как непреложное подтверждение первого.