Всемирная библиотека. Non-Fiction. Избранное

Произнося эти слова, я чувствую, как передо мной бронзовой стеною вырастает читательское недоверие. Оно зиждется на двух предположениях: о преднамеренном обмане со стороны человека, написавшего столь странные вещи, и о внезапном или прогрессирующем безумии. Первое невозможно. Ежели бы Сведенборг намеревался нас обмануть, то не стал бы публиковать значительную часть своих трудов анонимно, как поступил, например, с двенадцатью томами своих «Arcana Coelestia»[614], авторитету которых могло бы поспособствовать его громкое имя. Известно, что он не превращал свои беседы в проповеди. Подобно Эмерсону и Уолту Уитмену, он считал, что «аргументы никого не убеждают» и что, дабы убедить того, кто слышит, достаточно простой констатации истины. Он всегда избегал споров. В его сочинениях (конечно, я имею в виду только мистические трактаты) нет ни одного силлогизма – только краткие спокойные утверждения.

Гипотеза о безумии столь же безосновательна. Если бы автор «Daedalus Hyperboreus» и «Prodromus Principiorum Rerum Naturalium»[615] сошел с ума, мы бы не увидели тысяч вышедших из-под его упрямого пера кропотливых страниц – итога последних тридцати лет его работы, который не имеет ничего общего с безумием.

Обратимся теперь к его многочисленным видениям, которые, несомненно, содержат в себе много чудесного. Уильям Уайт проницательно заметил, что мы безропотно принимаем на веру видения древних, отвергая или высмеивая видения современников. Мы верим Иезекиилю, поскольку его возвышает временна́я и пространственная дистанция; мы верим Иоанну Креста, потому что он – неотъемлемая часть испанской литературы, но мы не верим ни Уильяму Блейку, мятежному ученику Сведенборга, ни его учителю, человеку недавнего прошлого. Можно ли установить точную дату, когда истинные видения сменились апокрифическими? То же самое Гиббон вопрошал и о чудесах.

Сведенборг два года постигал иврит, ибо хотел читать Священное Писание в оригинале. Мне кажется – следует оговориться, что это всего лишь частное мнение простого литератора, а не ученого или богослова, – что Сведенборг был самостоятельным мыслителем, подобно Спинозе или Бэкону, но он совершил досадную ошибку, решив подверстать свои идеи к рамкам Старого и Нового Завета. То же произошло с иудейскими каббалистами, которые, по существу, были неоплатониками, когда для оправдания своей системы они ссылались на авторитет библейских стихов, слов и даже букв.

У меня нет намерений излагать учение о Новом Иерусалиме – так именуется Сведенборгианская церковь, – но я хочу обратить внимание на два момента. Во-первых, на чрезвычайно оригинальную концепцию ада и рая, которую Сведенборг подробно излагает в самом известном из своих трудов – прекрасном трактате «De coelo et inferno»[616], опубликованном в Амстердаме в 1758 году. Ее повторил Блейк, а Бернард Шоу красноречиво изложил в третьем акте пьесы «Человек и сверхчеловек», который повествует о сне Джона Таннера. Насколько мне известно, Шоу никогда не говорил о Сведенборге; можно предположить, что его вдохновил Блейк, о котором он отзывался часто и с уважением; также нельзя исключать, что Шоу пришел к тем же идеям самостоятельно.

В известном письме к Кану Гранде делла Скале Данте Алигьери отмечает, что его «Комедию», как и Священное Писание, можно прочесть четырьмя разными способами, и буквальный – только один из них. Сраженный красотой поэзии, читатель тем не менее сохраняет незабываемое впечатление: девять кругов ада, девять террас чистилища и девять сфер рая соответствуют трем учреждениям, целью которых является наказание, исправление, и, если это слово будет здесь уместно, вознаграждение. Такие пассажи, как «Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate»[617], усиливают это топографическое убеждение, созданное средствами искусства. Здесь нет ничего общего с загробными мирами Сведенборга. Согласно его учению, рай и ад не являются какой-то местностью, хотя души умерших, населяющие и (в некотором смысле) творящие небеса и преисподнюю, воспринимают их как пространство. Это состояние души, которое зависит от прошлой земной жизни. Никто не обречен на небеса, ад никому не запрещен. Двери, так сказать, открыты. Те, кто умер, не знают, что мертвы. Какое-то время они думают, что находятся среди своего обычного окружения, среди друзей[618]. Затем к ним приходят незнакомцы. Если у умершего была склонность ко злу, то он предпочтет общество демонов. Если он был праведником, то изберет общество ангелов. Для блаженных мир дьявола – это юдоль болот, пещер, горящих хижин, руин, домов терпимости и таверн. Грешники лишены лика – или обезображены чудовищными, зловещими гримасами, но мнят себя красивыми. Насилие и взаимная ненависть – вот их счастье. Они отдаются политике в самом латиноамериканском смысле этого слова – живут интригами, ложью и только и делают, что навязывают другим свою волю. Сведенборг рассказывает, как однажды в глубины ада упал луч райского света, – грешникам он показался зловонием, гнойной язвой, тьмой.