Всемирная библиотека. Non-Fiction. Избранное

Во второй половине XIX века два писателя, пользующиеся заслуженной славой, Эрнест Ренан и Мэтью Арнольд, опубликовали многомудрые исследования, посвященные понятию академии и кельтским литературам. При этом ни один из двоих не указал на любопытное сходство между двумя предметами исследования, а между тем сходство существует. Мои друзья, прочитав название учебной лекции (не научного доклада, не сегодняшней речи) – «Понятие академии и кельты», – сочли такое сопоставление моей прихотью, однако я полагаю, что сходство это можно доказать и что сходство это – глубинное. Начнем с первой части названия, с понятия академии. В чем оно заключается? В первую очередь нам приходит в голову надзор за языком, дозволение или запрещение слов – это кажется банальным, но давайте подумаем о тех первых членах Французской академии, которые ввели в практику регулярные собрания. И вот перед нами новая тема: тема беседы, просвещенного диалога, дружеской полемики, обсуждения явлений литературы и поэзии. Была у академии и еще одна функция – возможно, наиважнейшая: организация, упорядочивание и понимание литературы. Да, я считаю, что это самое важное. Положение, которое я собираюсь сейчас развить, или, лучше сказать, факт, о котором я хочу напомнить, – это сходство двух понятий: идеи академии и мира кельтов. В первую очередь давайте поговорим о стране в высшей степени литературной: очевидно, это будет Франция, а ведь французская литература явлена не только во французских книгах, но и в самом языке, так что достаточно перелистать словарь, чтобы ощутить истинно литературное предназначение французского языка. Вот, к примеру: по-испански мы говорим «arco iris»[623], по-английски «rainbow», по-немецки «regenbogen» – «арка дождя». И все эти слова – ничто по сравнению с блистательным французским словом, пространным, как стихотворение Гюго, и более кратким, чем стихотворение Гюго, «arc-en-ciel», которое как будто творит архитектуру, возводит арку через небо.

Во Франции литературная жизнь проходит – не знаю, можно ли сказать «более ярко», или мы уже впадаем в мистику, – но в любом случае более осознанно, нежели в других странах. Газета под названием «La Vie Littéraire»[624] интересна всем. Здесь же, напротив, мы, писатели, – почти что невидимки; мы пишем для наших друзей, что в общем-то и неплохо. Когда мы представляем себе Французскую академию, эту академию в высшем смысле, то обычно забываем, что во Франции литературная жизнь представляет собой диалектический процесс, то есть литература выступает в функции истории литературы. Существует академия, представляющая традицию, а еще есть Гонкуровская академия и есть общества, которые тоже являются своего рода академиями. Любопытно, что революционеры в конце концов становятся членами академии, то есть традиция обогащается во всех направлениях, всеми формами литературной эволюции. Когда-то существовала оппозиция между академией и романтиками, затем между академией и парнасцами, академией и символистами, но все они формируют литературную традицию Франции, которая обогащает себя за счет этого диалектического движения. К тому же там существует и нечто вроде равновесия: строгость традиции компенсируется дерзостью революционеров, и это всем прекрасно известно; вот почему именно во французской литературе крайняя устойчивость соседствует с крайней экстравагантностью, и так происходит потому, что во Франции принято считаться с оппонентом, подобно тому как шахматист считается с противником, играющим фигурами другого цвета. И все-таки, по моему мнению, литературная жизнь нигде не была организована столь всесторонне, как у кельтских народов, – вот что я попытаюсь доказать, или, скорее, вот о чем я напомню.