Всеобщая история пиратов. Жизнь и пиратские приключения славного капитана Сингльтона

Тогда я попросил отдать мою одежду. Он сказал, что, вероятно, она принесет мне мало пользы, и не уверен, что мы выживем на острове: он слыхал, что обитатели его – людоеды (хотя это утверждение оказалось безосновательным). Я отвечал, что боюсь не этого, а голодной смерти; а что до каннибалов, то скорее мы их съедим, чем они нас, только бы нам до них добраться. Но меня удручает, сказал я, что оружия у нас нет и защищаться нечем. Поэтому я прошу дать нам мушкет, саблю, пороха и пуль.

Хозяин улыбнулся и ответил, что это не поможет: вряд ли мы уцелеем среди многочисленного дикого племени, населяющего остров. Я возразил, что этим он все же облегчит нашу участь, ведь тогда нас убьют и съедят не сразу, и настойчиво попросил мушкет. Наконец он сказал, что не знает, позволит ли капитан дать мне мушкет, а без его согласия он этого сделать не смеет, но обещал постараться его получить. Разрешения он добился и на следующий день прислал мушкет и боевые припасы к нему, но сказал, что капитан не позволит взять оружие в руки, пока нас не высадят на берег и не начнут ставить паруса. Он прислал также мою одежду.

Два дня спустя нас высадили на берег. Остальные мои товарищи, услышав, что я получил мушкет, порох и пули, попросили того же для себя. Просьба их была удовлетворена, и нас оставили на берегу на произвол судьбы.

Судно провело еще недели две в тех краях, поправляя урон, нанесенный последней бурей, запасая топливо и воду. И все это время лодка частенько подходила к берегу, привозя нам еду, и туземцы, думая, что мы – люди с корабля, вели себя мирно. Жили мы на берегу в шалаше, который сложили из ветвей, а на ночь уходили в ближайший лес, чтобы туземцы думали, что мы на корабле. Очень скоро мы обнаружили, что они свирепы, коварны и сдерживаются лишь из страха, и боялись, что, как только корабль уйдет, окажемся в их руках.

Мысль об этом доводила моих товарищей по несчастью чуть ли не до помешательства – один из них, плотник, в припадке безумия ночью подплыл к кораблю, стоявшему в лиге[22] от берега, и так жалобно молил, чтобы его взяли на борт, что капитан, после того как страдалец три часа промаялся в воде, наконец разрешил подобрать его.

Как только плотника доставили на палубу, он принялся просить капитана и остальных офицеров за нас, оставшихся на берегу, но капитан был неумолим. Когда же стали готовиться к подъему парусов и был отдан приказ поднять шлюпку на палубу, все моряки явились на шканцы[23], где капитан гулял с несколькими офицерами. Боцман, упав перед капитаном на колени, попросил подобрать всех четырех, предлагая либо возложить на него ответственность за их поведение, либо держать их в цепях до Лиссабона и там выдать правосудию, но только не оставлять здесь на верную смерть. Капитан, не обращая внимания на моряков, приказал арестовать боцмана и пригрозил поставить его за такие речи к кабестану[24].

Тогда один из моряков, что был посмелее, сохраняя должное почтение к капитану, попросил у его чести – так он назвал капитана – разрешить желающим сойти на берег и умереть с товарищами либо, если такое возможно, помочь им сопротивляться дикарям. Капитан, еще более разозленный этим, подошел к перилам шканцев и сдержанно обратился к команде (если бы он говорил грубо, то корабль покинуло бы две трети команды, а может быть, и весь экипаж). Он сказал, что поступил так сурово не столько ради своей, сколько ради их безопасности, что мятеж на борту судна – то же, что измена во дворце. Что, будучи ответственен перед своими хозяевами, он не может допустить к вверенным ему судну и грузу людей, питавших гнусные замыслы; что он высадил их на берегу там, где они подвергались бы меньшей опасности, вдали от дикарей; что он мог бы, если бы хотел, казнить их на берегу; что хотел бы выдать их гражданскому суду или покинуть среди христиан. Но все же, сказал он, лучше подвергнуть опасности их, чем все судно, и что он не примет их на борт, даже если останется на корабле один.

Речь была так хороша, последовательна, горяча и заканчивалась таким решительным отказом, что на время удовлетворила большинство членов экипажа. Все же моряки несколько часов не успокаивались – сходились по нескольку человек и перешептывались. Под вечер ветер упал, и капитан распорядился не поднимать якоря до утра.

В ту же ночь двадцать три человека, в том числе младший пушкарь, лекарский помощник и два плотника решили, что они пойдут умирать с товарищами. Что в подобных условиях меньшего сделать нельзя; что единственный способ спасти жизнь обреченных – это увеличить их число так, чтобы они могли обороняться от дикарей до тех пор, пока не смогут возвратиться на родину.

Поэтому за час до рассвета все двадцать три, захватив по мушкету, тесаку, по нескольку пистолетов, три алебарды и добрый запас пороха и пуль, но без съестных припасов, кроме полусотни хлебов, зато со всем своим добром – сундуками и одеждой, орудиями, инструментами, книгами и так далее – погрузились в лодку так тихо, что капитан заметил это лишь тогда, когда они были уже на полдороге к берегу.