Всерьез (ЛП)

Все мое тело было влажным от пота, слюны и экстаза. Я не мог найти силы для сопротивления, хотел и одновременно не хотел, ждал, что он откажет мне в праве выбирать. Что даст то, что сочтет нужным дать.

Закрепляя на мне зажимы, пальцы Тоби скользнули по коже — один раз, два. И оба раза он не отрывал своих глаз от моих, ласкал плещущейся в них похотью, пока я шипел от холода и острых щипков. Я сосредоточился на собственном дыхании и знал, что все это не пойдет ни в какое сравнение с пылающей агонией, что ждет меня, когда придет время снимать зажимы.

— Все. — Тоби отступил назад. Проинспектировал меня — его подданного, его королевство. Он тоже раскраснелся и немного вспотел и так же не мог отдышаться, а джинсы четко обрисовывали линии его напряженного члена. — Ёпт. О-фи-геть.

Я довел его до такого. Бросил в жар, заставил член затвердеть, а глаза подернуться поволокой. И в этот момент любая боль, любое унижение того стоили. Нет. Они были частью всего. Неразрывно связанной. Неотделимой, неотличимой от радости.

Похоже, Тоби никак не мог отвести взгляд.

— Ага. Хорошо. — Я так любил резкие ноты в его голосе в такие моменты, когда он люто возбужден и полон жестокости. — Меня ждет лимонный пирог.

— А… — У меня пересохли губы, растянутое тело ныло, боль заполняла уголочки внутри и снаружи. — …мне что делать?

И в ответ услышал полное одной любви:

— Ты будешь для меня страдать.

Что я и делал, пока он отправлял форму с тестом в печь и занимался начинкой, все это время не прекращая описывать свои текущие манипуляции. Боль и неудобное положение смазывали слова, пока не остался только Тоби и все те способы, которыми он меня касался, и любил, мучил и восхищал. Я парил, а края моего мира стали мягкими и обтрепанными, как перья. Так странно — быть настолько униженным в телесном плане и при этом настолько абсолютно счастливым. Принадлежать Тоби.

Господи. Больно. Больно.

Они неумолимы — ровное сердцебиение боли и медленное капанье времени. Никакое ерзанье не приносило облегчения и лишь будило агонию и нежеланное удовольствие, заставляло металл внутри тела сдвигаться, цепи — тихо звенеть и качаться, а клипсы — крепче сжиматься на сосках. Даже дыхание слишком сильно колыхало воздух, и он наждаком проходился по натянувшейся, жаркой и тонкой коже.

Иногда я не мог сдержать звуки.

Иногда ресницы начинало щипать от бессильной влаги.

И иногда ко мне подходил Тоби, касался губами моих губ или глаз и забирал стоны и все слезинки.

Мне нравилось, что можно смотреть на него. В этом отношении путы дарили свободу. И не оставалось ничего, кроме как наблюдать и упиваться увиденным.

Он выглядел счастливым и передвигался по моей кухне с той же уверенностью, с какой научился касаться и брать меня. Пока он готовил, его мышцы спины натягивались и сокращались под футболкой, словно помнили о крыльях, и время от времени я краем глаза ловил бледные вспышки локтей и жилистых предплечий, покрытых редкими темными волосками и единичными веснушками. Он перенес вес на одну ногу, и его задница туго натянула джинсовую ткань.

Возможно, посторонний человек при взгляде на Тоби увидит немногим больше, чем худого недавнего подростка с кошмарной прической. Но он был моим парнем, моим домом, моим хрупким принцем, и для меня — безоговорочно красивым. Я любил чувствительное место на его шее сзади и все нежные волоски, которые колыхало мое дыхание. Любил его узкие ступни и непропорционально большие пальцы ног. Любил маленькое темное пятнышко, скрывающееся под левым ухом. Любил углубление между ключицами и ямки под ними, в которых собирался и блестел пот. Любил изящный великолепный член с выраженным вкусом соли и самого Тоби.

Из всего этого складывались четки моего подчинения. Хотя единственным богом моим была любовь.

— У меня есть где-то пять минут, пока тесто не допечется. — Тоби подошел и встал передо мной, и близость его полностью одетого тела вдруг напомнила о собственной наготе, собственной беззащитности. Вместе с ним пришла волна домашних запахов: мука, сахар и пекущееся тесто. — Чем бы мне их занять?

Он пробежался пальцами по подрагивающим и скользким от пота мышцам моего живота, и я дернулся от этой нежности, что только сдвинуло крюк с цепями и заставило тихо всхлипнуть. Тоби успокоил, утешил, протянул по телу ниточку легких поцелуев, как гирлянду с лампочками. Я был слишком оголен, чтобы даже помыслить о сопротивлении. Просто подался ему навстречу, потерянный, соблазненный, молящий о прикосновении и не упирающийся, когда наслаждение наполнило меня, как боль.

Ее Тоби тоже давал — его зубы и ногти оставляли покрасневшие дорожки и отметины, подарки на моей коже. К тому времени все они превратились в одно сплошное ощущение, которому я лишь отдавался. Он нашел чувствительные места — внутренняя сторона рук, края ребер, складка в паху, колено сбоку — и поджег их, как фитили, пока во мне не осталось ничего, кроме пожара и молний, и меня разрывали и собирали по кусочкам его тяжелое дыхание, дрожащие руки и горячечный шепот со словами восхищения и благодарности, любви и желания.