Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Если еще и этот «раскольниковский» образ повлиял на создание повести «Вулкан», то он предстает попыткой рассказать о времени и о себе языком образов. Попыткой робкой, если говорить о «политике», и смелой, если говорить об «эстетике», т. е. создании атмосферы чего-то зловеще-серьезного, взывающего к галлюцинациям, за которыми можно спрятать, утаить то, что боишься или не хочешь проговаривать прямо, как это сделал Раскольников. И выпал из окна клиники Святого Луки в Ницце, как Павел Тимофеевич (бывший Павликов, советский энтузиаст?) упал с вершины вулкана и разбился. Впасть в «галлюцинации», в сновидность своей новой, «оттепельной» (после 1937–1938 гг.) прозы Иванову было тем легче, что у него за плечами был опыт книги «Тайное тайных». Метод «тайного тайных» Иванов использовал и в годы рапповщины, объявившей его несоветским писателем («Особняк» и «Гибель Железной»), и в годы перехода к соцреализму («Путешествие в страну, которой нет»). При этом многие критики его творчества так и не могли понять, что «Тайное тайных» не «буржуазная» или «нэповская» книга, а настоящий, подлинный Иванов, во всей полноте его творческих принципов и художественного мастерства. То есть то, что не подлежит отмене или «переделке». Оно может пытаться адаптироваться под соцреализм, пробовать растворяться в нем, как это было в «Пархоменко» или в пьесах 1930-х гг. Но с тех пор, с 1927 г., как явило себя отчетливо, под названием – лозунгом, манифестом, творческим методом – «Тайное тайных» уже не могло исчезнуть. В конце 1930-х гг., когда Иванову удалось пережить нечеловеческую эпоху отмены реальности и перемены плюсов на минусы, добра на зло – объявления врагами тех, кто точно ими не были, – его «тайное тайных» было на грани, так сказать, отмены реальности в творчестве. Отменить ее вообще он, конечно, не мог, и тогда изображаемое становилось сюрреалистичным, сновидным, похожим на сон. В «Вулкане» Иванов в первую очередь сам – потухший вулкан, писатель, к которому еще влекутся люди, как условные Евдокия Ивановна, Петр, Фома, Гармаш, чувствуя при этом холодок отчуждения, а то и опасность. Он ведь уже древний, из «мезозойской эры», питается галлюцинациями и сам способен только их и производить.

Но тут грянула война и эвакуация в Ташкент, со своими глубокими потрясениями, не меньше, чем репрессии, воскресившая было его творчество. Увы, лишь на считаные годы. Но за эти годы он создал и задумал то, чего ему хватило до конца жизни – до 1963 г. На пике эмоций начала войны Иванов создал роман «Проспект Ильича» – в чистом виде сон, миф, сказка о том, как война меняет облик некоего условного провинциального городка. И вместе с ним его обитателей, коренных и приезжих, которые начинают чувствовать, думать, поступать в каком-то особом пространстве глобальной угрозы, в других координатах пространства, времени, нравственности, человечности. Ломается вся старая геометрия жизни, людских взаимоотношений. И вот уже Полина Вольская, знаменитая певица, становится сначала «проституткой» в глазах первого встречного, потом ударницей труда, затем советской шпионкой, а рабочий завода Сельхозмашин (СХМ) Матвей Ковалев – его директором и, переодетый немцем, совершает рейд в тыл врага, едва не погибнув. Какой-то мистикой кажутся здесь танки как средоточие зла и поединок завода СМХ и его противотанковых орудий с немецкими танками – порождением теории генерала Паупеля о «танковых массах», битвой Добра и Зла. Битва за Дом культуры с его главным защитником библиотекарем Силигурой – и вовсе высокая патетика. Особенно если вспомнить архивариуса Арно Арэвьяна из «Гидроцентрали» Шагинян, чей образ создан ею под впечатлением встречи с Андреем Белым в конце 1920-х гг. в Армении. Не отсюда ли и главный образ романа – проспект Ильича, описанный на таком пафосе, когда патетика переходит в иронию, как это сделал Белый в своем романе «Петербург»? Но ведь там все происходит будто в сознании, в черепной коробке сенатора Аблеухова и его сына Николая Аполлоновича, словно их «мозговая игра». Если бы не завод и реалии его жизни и работы в военное время, занимающие основную часть романа (Иванов отразил здесь свои впечатления от посещения военных заводов), славный стахановец Ковалев и его престарелый директор Рамаданов, то роман бы явно грешил этим сходством с символистским романом Белого.