Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

И куда больше занимательного и даже сенсационного из жизни своего отца Вяч. Иванов расскажет уже в постсоветское время. Мы уже кое-что знаем об Иванове 1930-х гг. из его очерка «Почему Сталин убил Горького». В недавней, 2018 г., книге Вяч. Иванов говорит о своем отце образца 1920–1930-х гг. как человеке «естественной буйности характера, который моя мама пыталась несколько укротить». И повторяет: «Он, конечно, человек совершенно неукротимого нрава. Недаром дружил с Есениным», который «вовлек отца в сплошное винопитие». Это длилось, пока Иванов был уже почти холост (отношения с А. Весниной разладились). А потом Иванов женился, и «мама была беременна», «стала угрожать абортом, а отец хотел иметь сына. И мама его таки заставила лечиться. И он ходил к гипнотизеру, такой профессор Шалый, который сказал, что (…) для него много значит вот эта женщина, Тамара Владимировна Каширина». Она присутствовала на очередном сеансе и выступила «в роли гаранта» освобождения Иванова от пагубной привычки. Так Т. Иванова стала едва ли не спасительницей своего мужа. Как и в 1930-е, в годы репрессий, настраивая его на верноподданнический лад: поездка к Горькому в 1932–1933 гг., затем на Беломорканал – туда они ездили тоже вместе, на Антифашистский конгресс, уже без нее, но с пламенным советским настроем, история с обвинением Артема Афиногенова и Павла Васильева, да и его поведение в 1937 г., когда Т. Иванова была председателем Совета писательских жен, – все это результат социальной педагогики этой весьма энергичной женщины, жены Иванова. Хотя, повторяет Вяч. Иванов, «я не могу сказать, что отец совсем избавился» от пристрастия к алкоголю – вспомним эпизоды середины 1930-х гг. с А. Аграновым и Г. Ягодой: «Я с тобой, палач, пить не буду!»

Что уж говорить, если Иванов поразительно смело вел себя с самим Сталиным, отказав ему в желании написать предисловие к своей книге рассказов: «Я очень не люблю предисловий, особенно когда их пишут политические деятели». Мог бы тиран припомнить это Иванову в 1937-м, но обошлось: Сталину слишком уж нравился его рассказ «Дитё», а за хорошие произведения он мог простить писателю многое, как Михаилу Булгакову за «Дни Турбиных». И если у Иванова интерес к Индии мог быть связан с «обилием интересов к религии у моего деда», то почему бы и у его сына Вяч. Иванова интерес к языкам не появился от знакомства с «персидискими и арабскими» тетрадями деда и рассказами отца о нем? Возможно, и в этом смысле Вяч. Иванов произносит чеканную фразу: «И вот он, писатель Всеволод Иванов, я думаю, заложил основу всего, чем я потом в жизни занимался», уже с шести лет. Проще говоря, продолжал жить в своем сыне, чтобы сделать то, чего сам не успел. А научный потенциал у Иванова, возможно, был не менее велик, чем литературный, писательский. А может, и больше. И Иванов вполне мог стать ученым, гуманитарием или естественником, если бы не Горький, Петроград, «Серапионы». И это, т. е. наука, было бы, может, и лучше для него, его судьбы.