Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Но теперь пора ставить точку. «Путь должен где-то кончаться», – записал Иванов в последний раз в дневнике еще в апреле. А 15 августа закончил свой жизненный путь неслучайного писателя. Его сын Вячеслав Иванов свидетельствует, что «когда он умирал, Будда ему явился, и он имел разговор с Буддой (…). И он мне говорил: “Видишь этот дом? Сегодня ночью этот дом пошел ко мне, и оказалось, что это Будда”». Может, конечно, «с научной точки зрения», это галлюцинации, вызванные «метастазами» дошедшей до мозга опухоли, замечает на всякий случай Вяч. Иванов. Пусть ученые и доктора этим утешатся. Но мы-то знаем, что Будда, впервые явившийся Иванову в 1923 г. в «Возвращении Будды», ровно через сорок лет вернулся к верному своему ученику и воплощению (см. фото конца 1950-х гг.). И спрашивает: «Куда теперь Будде направить свой путь?» То ли профессор Сафонов, бросивший Петроград и отдавший свою жизнь за его статую, то ли сам Будда это спрашивает. А скорее всего, сам Иванов. Который в августе 1963 г., конечно, не остановил свой путь. И продолжает быть среди нас. То в обновленном собрании сочинений восьмитомника 1976–1977 гг., то в изданиях уже XXI века с заветным «Тайным тайных» в «Литературных памятниках», то воскреснет в большом и форматном томе «Неизвестного Всеволода Иванова». И прожил еще добрых 55 лет в своем сыне, академике словесных наук Вячеславе Всеволодовиче Иванове.

Его путь продолжается. И вечный Будда смотрит на нас через свои круглые очки с мудрой улыбкой.

Эпилог, который мог бы стать прологом

Возможно, читатель посетует, что в этой книге много других книг, о книгах и произведениях. Но разве это не в духе самого Иванова – великого книгочея и книголюба, обладателя огромной библиотеки (причем первая сгорела во время войны в Переделкине) и автора воспоминаний под названием «История моих книг»? Необычно, не правда ли, ставить в заглавие мемуарного текста на первое место написанные им книги? Может быть, потому, что о собственной жизни писать всю правду было невозможно при его «имидже» советского писателя, ровесника революции, ученика и близкого друга Максима Горького. Многое бы вскрылось из того, что мы уже рассказали здесь. Например, горькая – во многих смыслах – дружба с Сергеем Есениным и многолетнее пьянство, следствием чего, вернее, одним из них, была лучшая книга Иванова «Тайное тайных». И, чтобы замолить мнимые грехи этой крамольной книги, Иванов и свернул с найденного им пути на гладкую дорожку простого и ясного стиля. С пьянством он, благодаря этому, покончил, завел семью, добился благополучия, но начиная с 1930-х гг. так и не смог написать или дописать чего-то более-менее подобного.

Вообще, об этих роковых для него 1930-х в «Истории» нет ничего. Ни о Беломорканале, ни о Первом съезде ССП, ни о процессах над оппозицией, хотя после доклада Никиты Хрущева на ХХ съезде можно было затрагивать тему «культа личности Сталина» и его последствий. И уж, конечно, не стал говорить о своем былом «сталинизме» в романе «Пархоменко», только о Ленине, о котором там совсем немного. Но почему же, сообщив о работе над «романом о новой Сибири», для чего объездил немало мест в Забайкалье (почему в последние годы Иванова тянуло именно туда?), он вновь возвращался в знаковый для него 1921 год, к Горькому и своим первым петроградским шагам в литературе? И почему-то вспомнил Александра Блока, точнее, то, как однажды стал единственным слушателем его лекции о французских романтиках. И вот в холодном марте того незабываемого года на его глазах Блок, забыв обо всем, постепенно воодушевился. Он читал, «разгораясь», будто говоря: «Они (романтики) были прекрасны, несомненно, но разве мы с вами, мой молодой слушатель, менее прекрасны (…) в холодной сырой комнате, за тусклыми стеклами?». Из рассказа Иванова видно, что этот блоковский огонь воодушевления ушедшей романтикой «молодого слушателя» не зажег, не воодушевил: слушал он долгую речь великого поэта (40+45 минут!) «покорно», явно из вежливости, и ничего не мог поделать со своей холодностью. А рассказал Иванов тридцать семь лет спустя об этом удивительном тет-а-тете с самим Блоком, наверное, чтобы повиниться, и, вернись он обратно, было бы все по-другому?