Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Судьба дала Иванову еще почти год жизни – десять месяцев. И неожиданное предложение киностудии «Мосфильм» написать сценарий для фильма «Бронепоезд 14–69». Тогда, в феврале, он принял его с энтузиазмом, «откликнулся сразу», решив писать «по-своему», новыми глазами посмотреть и на повесть, и на пьесу. Новизна, однако, коснулась больше изображения белых. И самое значимое, не считая появления трех друзей-офицеров Незеласова, редакции газеты «Белое знамя» и Вари, дочери ее редактора, поэтессы, влюбленной в Незеласова, это религиозная составляющая его миссии. Иванов даже ввел нового персонажа – священника о. Серафима, который садится в бронепоезд, чтобы «сражаться» и «наставлять молодых крестоносцев». Его лицо восторженно, «глаза горят», в отличие от холодно-сдержанного Незеласова. Сценарий у Иванова получился слишком уж подозрительно «белый». Взять образ обновленного сценарием бронепоезда: «Флаг – алый, кресты – белые» («передано приказание – на всех вагонах поместить изображение креста»), а внутри вагонов – «пальба и смерть», из окон выбрасываются трупы, летят «шальные гранаты». Слишком уж это прозрачный намек на примирение белых и красных в их едином стремлении видеть Россию новой, лучшей, «народной», независимо от классовой и социальной принадлежности. А это и в «оттепель» оставалось большой ересью. Поэтому и консультанта пригласили для корректировки сценария – без согласия Иванова, и начавшиеся было в июле съемки по уже одобренному Ивановым варианту были остановлены через месяц, т. е. в июле, и в конце концов вся съемочная группа была расформирована на неопределенное время.

Это ли стало последним ударом для уже тяжело больного Иванова, поставив точку в его физическом, земном существовании в августе 1963 г.? Наверное, нет. Ибо в апреле того же года он явно охладел к возможности снятия фильма, повторению успеха 20-летней давности с фильмом «Пархоменко». В последних дневниковых записях он пишет: «Пробую писать “Бронепоезд”, пробую, преодолевая не то чтобы усталость, а нехотенье», тем более что и ожидать успеха напрасно: «…Чего ждать?». Он уже тогда понял, что написал сценарий не для кино и не для фильма, а для вечности. И когда-нибудь, лет через 50–60, его прочтут и все правильно поймут. Что и к бронепоезду и его обитателям и его врагам, который уже раз после повести и пьесы и ее неоднократных переделок для театра, он вернулся неслучайно, и что тот 1919 год останется в его памяти как поворотный пункт не только в его жизни, но и жизни всей страны. И что, не будь этого поезда, в котором он тогда жил и работал вместе с колчаковцами, с которыми он мог доехать до заветного Дальнего Востока, он не стал бы писателем, и писателем советским – дьявольская разница! Значит, он стал писателем в 1921 г. случайно, из-за последствий колчаковского 1919 года? Или все-таки неслучайно? Восемь томов его собрания сочинений, вышедшие в 1958–1960 гг., – весомое, казалось бы, этому доказательство. Но не достаточно убедительное: одна тонкая книжка «Тайное тайных» стоила многих томов этого собрания. И третий том, где рассказы этой лучшей его книги перетасованы с «сибирскими» и «экзотическими» и оборваны на «Литере Т», рассказе «политическом», – слабое тому утешение. Это просто «Рассказы 1917–1927 гг.», и все. Его творческая биография, писательский и жизненный путь, поиски и блуждания, закончившиеся триумфом «Тайного тайных» и долгим, тягостным нежеланием отказываться от его ценных плодов, тут никак не отражены. А сколько он и его жена бились за этот том в 1950-е гг., сколько здоровья он оставил, пригодившегося бы в 1960-е! Сохранили только «Возвращение Будды» и «Гибель Железной» из наследия «Тайного тайных», не считая рассказов из этой книги, рассеянных среди прочих. А их надо давать в той единственной последовательности, сплотке, а не порознь, тогда и будет толк, нужный эффект.

Уж лучше бы в том собрании были «Кремль» и «У», «Сокровища Александра Македонского» и «Генералиссимус», две-три самые близкие ему пьесы («Блокада», «Двенадцать молодцов из табакерки», может быть, «Канцлер»), да и стихотворного «Левшу», пожалуй, включил бы. А вместо этого его будут звать (или дразнить!) автором «Пархоменко» или другого романа, «Мы идем в Индию», и испорченных правкой «Похождений факира». Сейчас, в 1963 г., он вряд ли бы так расправился с лучшим своим романом. Взял и разделил, разрубил живьем, все на пять частей, и еще сплоховал с их названиями: «Очень плохой парень», «Плохой парень изо всех сил старается быть хорошим» и т. д. Видно, сказались занятия литературной теорией, с лекциями по которой выступал в Литературном институте как раз в эти годы, где больше путал, уходил в дебри построения сюжетов, композиции и т. д., стараясь разобраться в собственном творчестве, чем находил решения.