Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Но в целом этот «светлейший» уж слишком спокоен и сдержан, будто видит сон, зная, что вот-вот проснется и вновь умрет. 276 лет как-никак! До встречи Меншикова со Сталиным остается неясным, откуда у Иванова вообще родилась такая тема: идет ли в рассказе речь о воскрешенном прошлом в лице «светлейшего» для сопоставления прошлого с настоящим в развенчание или назидание, или Меншиков действительно явился к нему как писателю, находящемуся на пороге жизни и смерти – во сне или наяву, как хрономираж, не так важно – и Иванов думал, как это истолковать? Но сцена встречи вопрос разрешила: генералиссимус № 1, сподвижник Петра I, явил наглядный контраст генералиссимусу № 2, Сталину. И если этот 2-й выглядел ходячим покойником, живым трупом, то 1-й сиял свежестью. Был живее всех живых. «Поношенное лицо, разбитая походка, полинялый взгляд бесцветных глаз, морщинистая шея» – у Сталина, и «розовое, яркогубое лицо» – у Меншикова, и вдобавок рост и стать Петра I, вельможный важный вид, привычка повелевать. И окончательно разъясняет загадку полковник Порскун, которому уже все ясно: это тот, кто «рвется к власти и не очень почтителен», т. е. заговорщик. «Отправить в Сибирь, в лагерь – Зэк – номер», – обдумывает он проблему. А уже в финале рассказа приходит к выводу, что Меншиков «готов на государственный переворот», и заключает: «Предлагаю привести некоего, называющего себя Меншиковым, в исходное положение», т. е. в могилу. «Проект инструкции прилагаю».

Значит, все ясно. Иванов просто написал антисталинское, «оттепельное» произведение, о чем свидетельствует высокая оценка рассказа самим Паустовским, одним из застрельщиков «оттепельных» событий и печатных изданий. Правда, вот только рассказ этот был известен организатору альманаха «Тарусские страницы» в устном виде, а в письменном так и не был завершен. То, что опубликовано в 2001 г. в журнале «Дружба народов», и то, что мы цитировали (есть и более ранний вариант 1998 г.), – это поздняя реконструкция, созданная с целью опубликования. Публикаторы при этом допустили редакторское вмешательство, контаминацию «текста черновых и беловых автографов, сокращения, выборки и т. д.». Иванов разрешал это делать только своей жене Т. Ивановой, а реконструкторы рассказа решили по-своему. Впрочем, этот «проступок» был «заглажен» публикацией в сборнике «Неизвестный Всеволод Иванов», видимо, всех фрагментов произведения, которые, по словам Иванова, у него в 1962 г. разрастались в целый роман. Всего набросков к рассказу 97, что тянет если не на роман, то на повесть, и они очень похожи на то, что писатель делал со своими «Сокровищами Александра Македонского». И что можно назвать уже какой-то стойкой неспособностью к написанию законченного произведения. Вячеслав Вс. Иванов, автор предисловия к реконструированному «Генералиссимусу» в «Дружбе народов», пишет почти то же самое: Иванов «постепенно в последнее десятилетие своей жизни перестает додумывать начатое и часто ограничивался записью сюжета и отдельных фрагментов».

Повесть «Хмель, или Навстречу осенним птицам» была редкой удачей законченного произведения. Может быть, для этого, для цельности и завершенности, он и поехал так далеко, в Забайкалье. Но, как мы заметили, целостности «Хмелю» придали не только чувство радости и хмель возрожденной жизни, но и хмель смерти: возможно, что Иванов шел к ней навстречу, желая найти ее не в больнице, а на скалах и речных порогах буйной, дикой природы этих глухих мест с вечной мерзлотой. А тут ему явился Меншиков как «исторический» результат его штудий томов по истории России, а может, и «настоящий», как являются видения загробного мира в преддверии собственной смерти. А он в 1962 г. был уже на самом ее пороге. И вряд ли Сталин и «оттепельный» хмель могли его занимать больше, чем «вечные» вопросы. Об этом свидетельствуют и поздние записи к «Сокровищам Александра Македонского», и к «Генералиссимусу», и в дневнике, когда осенью 1962 г. Иванов оказался в больнице и делал там отрывочные записи, похожие на предсмертные. Особенно когда он думал «о своих работах». Причем первой была записка «О построении града», названием своим напоминающая религиозные трактаты и отсылающая к «Эдесской святыне». Об «Эдесской святыне» он думает тоже как о повести, религиозно: «Борьба за единобожие, против многобожия, в том числе и арианства, велась не только христианами, но и мусульманами, которые победили, нашли аллаха, единого бога христиане, византийцы, вернулись в сущности к многобожию – иконы». Похоже, атеиста и «буддийца» Иванова в преддверии своей смерти волновали мысли о Боге, в которого верили и мусульмане.